* * *
— Сашка, у тебя, что, завелся новый поклонник? — надменно поинтересовалась Диночка, уставившись на томящийся в массивной вазе букет, который занимал добрую половину моего рабочего стола.
Розы от незнакомца.
Второй раз за неделю.
И опять их принес в мое отсутствие курьер. И опять я не смогла вычислить таинственного дарителя.
— Похоже на то, — пожала плечами я.
— Кто? — капризно выпытывала она.
— А я сама не знаю. Их всегда приносит курьер.
— И ты ни разу не попыталась его допросить? — изумилась секретарша.
— Да какая разница, — я лениво потянулась. Эх, а все-таки к хорошему привыкаешь быстро. Кажется, я даже начинаю уже входить в роль сытой красавицы, для которой такие букеты получать — обычное дело, — Дин, во-первых, я люблю интриги. А во-вторых… Кто бы он ни был, моя голова все равно занята другим.
— Ты что, разве с кем-то встречаешься? — мне показалось, что в ее голосе зазвенели нотки тщательно скрываемой, но все равно свободолюбиво рвущейся наружу ревности.
Подумать только, какая фифа! Как будто бы поклонники могут быть только у таких склонных к анорексии спичек с накладными ресницами, какой является она сама.
— Представь себе, — Боже, до чего же приятно мне было видеть, как вытягивается ее напудренная мордашка, — он иностранец. Вот через пару недель беру отпуск и еду к нему.
— Чудеса, — подивилась Диночка, — но розы и правда красивые. Слушай, а может быть, он перепутал?
— Что?
— Курьер! Может быть, цветочки не тебе предназначались? — в ее голосе была плохо скрываемая надежда.
«Ага, тебе!» — злорадно подумала я, а вслух сказала:
— Ну нет, такого быть не может. Там же была карточка.
— А, ну тогда да, — вздохнула Дина, — да уж, везет тут некоторым, Кашеварова. Мне вот что-то таких цветов никто не присылает.
Это была безоговорочная капитуляция.
Наверное, это глупо, но в тот момент я почувствовала себя настоящей звездой.
* * *
Телефон зазвонил не вовремя, в самом разгаре производственной летучки. Степашкин нудно вещал о том, что нашим корреспондентам не хватает, мол, активности, и что материалы должны быть более динамичными, а темы репортажей — хоть изредка эксклюзивными, когда из моей сумочки раздался траурный марш.
Все время забываю о том, какой эффект производит на посторонних привычное моему уху трагическое пиликанье.
Кто-то из коллег посмотрел на меня с откровенной неприязнью, кто-то, вздохнув, покачал головой — мол, что с идиотки возьмешь, кто-то прыснул в ладошку. А лицо Степашкина налилось краской, точно поспевающее яблочко на ласковом солнце. Он снял (нет, правильнее будет сказать — сорвал) очки и швырнул их на стол.