А в это время в Шенбрунне император пишет жене письмо: «Я был рад почувствовать бодрое состояние духа из твоих писем и твое удовлетворение погодой, климатом и твоими апартаментами…» Потом он провел остаток дня за работой с документами и подготовкой больших маневров. В половине пятого дня, при появлении своего адъютанта графа Паара, он отрывает голову от бумаг.
— Что случилось, дорогой мой Паар?
— Ваше Величество… Ваше Величество не сможет уехать сегодня вечером. Я только что получил, увы, очень плохое известие!
— Из Женевы? — Выхватывает телеграмму из рук графа, читает ее и вздрагивает.
— Должна прийти еще одна телеграмма! Телеграфируйте сами! Телеграфируйте! Постарайтесь все узнать подробнее!.. — И не успевает закончить фразу — появляется другой адъютант, с новой телеграммой: «Ее Императорское Величество только что скончалась…»
Император с рыданиями падает на стул, обхватив голову ладонями. Слышно, как он шепчет:
— Значит, на этой земле у меня ничего уже не осталось…
Ужасная новость уже разлетается по всему свету, доходит до старшей дочери Жизели, находящейся в Мюнхене, и до Марии—Валерии. Обе немедленно приезжают к отцу. Они остаются там, а с ними и вся Европа, до 16 сентября, когда перед останками Елизаветы открываются бронзовые ворота склепа церкви Капуцинов — там ей покоиться рядом со своим сыном и шурином, двумя другими жертвами проклятия графини Батиани.
Что касается Луккени, он не только не выразил ни малейшего раскаяния в содеянном преступлении, но и высказал в ходе судебного процесса свое возмутительное удовлетворение. Согласно швейцарским законам его приговорили к пожизненному тюремному заключению. Но он, считавший себя чуть ли не древнеримским героем, не вынес режима тюремной жизни и спустя два года повесился в тюремной камере на собственном ремне.