Ее привел в себя Дик, он водил рукой перед ее глазами, как бы отстраняя какое-то видение.
– Померещилось что-нибудь? – поддразнил он ее, стараясь поймать ее взгляд.
Его глаза смеялись, но она уловила в них что-то, заставившее ее невольно опустить длинные ресницы. Он знал. В этом уже нельзя было сомневаться. Он знал. Именно это она прочла в его взгляде и потому опустила глаза.
– «Цинтия, Цинтия, мне показалось!..» – весело стала она напевать; и когда он опять заговорил, она потянулась к его недопитому стакану и сделала глоток.
Пусть будет что будет, сказала она себе, а игру она доиграет. Хоть это и безумие, но это жизнь, она живет. Так полно она еще никогда не жила. И эта игра стоила свеч, какова бы ни была потом расплата. Любовь? Разве она когда-нибудь по-настоящему любила Дика той любовью, на какую была способна теперь? Не принимала ли она все эти годы нежность и привычку за любовь? Ее взор потеплел, когда она взглянула на Грэхема: да, вот Грэхем захватил ее, как никогда не захватывал Дик.
Она не привыкла к столь крепким напиткам, ее сердце учащенно билось, и Дик, как бы случайно на нее посматривая, отлично понимал, почему так ярко блестят ее глаза и пылают щеки и губы.
Он говорил все меньше, и беседа, точно по общему уговору, затихла.
Наконец он взглянул на часы, встал, зевнул, потянулся и заявил:
– Пора и на боковую. Белому человеку осталось мало спать. Выпьем, что ли, на ночь, Иван?
Грэхем кивнул; оба чувствовали потребность подкрепиться.
– А ты? – спросил Дик жену.
Но Паола покачала головой, подошла к роялю и принялась убирать ноты; мужчины приготовили себе напитки.
Грэхем опустил крышку рояля, а Дик ждал уже в дверях, и когда все они вышли из комнаты, он оказался на несколько шагов впереди. Паола попросила Грэхема тушить свет во всех комнатах, через которые они проходили.
В том месте, где Грэхему надо было сворачивать к себе в башню, Дик остановился.
Грэхем погасил последнюю лампочку.
– Да не эту… глупый, – услышал Дик голос Паолы. – Эта горит всю ночь.
Дик не слышал больше ничего, но кровь бросилась ему в голову. Он проклинал себя, он вспомнил, что когда-то сам целовался, пользуясь темнотой. И теперь он совершенно точно представлял себе, что произошло в этой темноте, длившейся мгновение, пока лампочка не вспыхнула снова.
У него не хватило духа взглянуть им в лицо, когда они нагнали его. Не желал он также видеть, как честные глаза Паолы спрячутся за опущенными ресницами; он медлил и мял сигару, тщетно подыскивая слова для непринужденного прощания.
– Как идет ваша книга? Какую главу вы пишете? – наконец крикнул он вслед удалявшемуся Грэхему и почувствовал, что Паола коснулась его руки.