Да, да… Именно тебе! Потому что иначе он бы вместе с тобой сгорел бы в концлагере… И никто не знает — как бы этот лагерь назывался? Аушвиц? Балаково? Котельнич?
Не смотрите с ухмылкой на пацанов, одевающих дома камуфляж. Не стоит. Этот камуфляж — единственное звено между ними и нами.
Не стоит нас понимать. Не надо.
Есть простые вещи в этом мире. Очень простые.
Я.
Ты.
А между нами ведро с костями твоего и моего деда.
Нашего деда.
Знаешь, читатель, я завидую им. Да, именно тем пацанам, чьи куски мы носим в мешках из-под сахара каждую весну. Я завидую им.
У них была жизнь.
У нас вроде бы тоже есть.
Бегаем за деньгами по городам и весям. Пыжимся, стараемся.
Я бы хотел иметь смыслом жизни — поймать ту пулю, которая не достанется другому. Я идиот, правда? Да не стесняйтесь. Я идиот. Я не хочу бегать за баблом. Мне надоело. Я устал выживать. Я хочу жить. Пусть хотя бы одну секунду.
Иногда мне кажется — нет! Это не я! Это не мы! Это не я лежал под танками на Лезнинском плацдарме. Это не я шел в атаку на кинжалы пулеметов под Водосом. Это не я жрал толовые шашки в Демянске. Это не я вытекал кровью в снег под Тверью. Это не я бежал с палкой в руке на Синявинские высоты. Это не меня накрыло минометами на Мекензиевых горах.
Это не меня. Жаль.
Это не нас…
Сны… Почти четыре утра сейчас. Сегодня опять приснится поисковый сон. Я знаю. Я привык к этому. Я чувствую их. Почти под утро я лягу спать. Когда проснусь, первое, что мне захочется — выпить. Потому что…
…— Сержант, ты че, охренел, что ли?
— Не подходить, уроды, не подходить!
Я лежу на сухой, серой от жажды траве. В руках сопло огнемета. Рядом бойцы. Иссохшие языки облизывают черные губы.
— Сержант! Может, обойдется, а? — просит кто-то из толпы почти очумевших рядовых.
В колодце трупы парней, заколотых немцами штыками в госпитале. Мы уже неделю тащимся по балкам прихарьковья. Единственное, что у нас есть — утренняя роса на винтовках… Винтовках без патронов. И только у меня на самом дне ранца остатки горючки…
…— Горит! Смотри, горит! — Парень в новенькой, еще не выгоревшей пилотке тычется в землю, пряча взгляд от сгорающего в небе «ила».
А я смотрю.
Стиснув зубы и сощурив глаза — я смотрю. Письмо из дома вчера пришло. Братан стрелком сгорел вот так же…
…Смотрю только на руки себе. Из блиндажа вытаскиваем частями — рука, нога, таз…
Еще дымятся мужики. Прямое попадание.
Голова в моих руках. Улыбается мне. Глаза открыты. Кажется, подмигивает.
Обшариваем кровавые, склизкие карманы в поисках документов…
…Молча смотрю на пепелище дома. Мелкий снег падает с сурового русского неба. Между землей и небом болтаются на виселице четыре трупа.