Мальчишка…
Если бы не это холодящее кровь ощущение опасности, волнами исходящее от тонкой фигуры!
А ведь он князь,[4] уже не одну тысячу лет. Элита своего народа. Запредельная регенерация, эмпатическая чувствительность вплоть до подсознательного. Энергетические блоки и удары. Гипноз.
И еще — крылья. Идеальное оружие, одно прикосновение которого лишает разума, квинтэссенция яростной и противоречивой вампирьей души.
Вот бы посмотреть на них…
— Боишься? — изучающий взгляд пробирает до костей.
— Я и раньше боялась.
Князей, тем более тех, кто помнит войну, осталось не так много. Интересно, который?..
— А как тебя зовут?
После этого невинного, в общем-то, вопроса напряжение повисло в воздухе липкой паутиной.
— А это обязательно? — вздохнул вампир.
— Ну, когда-нибудь я все равно узнаю.
Он невидящим взглядом уставился на дорогу. Мотор взревел, и деревья за стеклом слились в одну темную застывшую массу. Тишина. Когда я уже хотела сказать, что, мол, проехали, он наконец очнулся.
— Максимилиан. Князь Максимилиан из Северного клана.
Не было нужды добавлять это. За всю историю мира был лишь одни вампир, носивший это имя — человеческое имя. И даже по меркам своей расы он считался ненормальным. Садистом. Его боялись, сторонились, но уважали. И ценили. Он был уникален. Максимилиан впервые попробовал кровь в шесть лет. Мило, правда? Почти на четверть века раньше обычного. Причем его жертвой оказалась ведьма-эстиль. Кровавое безумие, адаптационный период к новым способностям, когда жажда превращается в непреодолимое желание, длился не сто лет, а пятьдесят. Едва отпраздновав свое четырехсотсемидесяти-летие, он стал князем — другие ждали этого не меньше тысячи лет. Если бы не заражение солнечным ядом, вернувшее его в биологическое детство, он уже был бы Старейшиной. И не удивительно.
За тридцать шесть веков Максимилиан убил больше ведьм (да и простых смертных!), чем иной Старейшина.
Ну почему, если я влипаю в неприятности, это обязательно первосортные, уникальные неприятности?
Некоторое время Максимилиан игнорировал смесь страха, ненависти и любопытства, застывшую на моем лице, но потом сдержанно заметил:
— Знаешь, малыш, сначала такая реакция льстит. Потом раздражает. Но сейчас меня это бесит. Ну чего ты боишься, объясни мне?
Кое-как совладав со своим лицом, я как можно спокойнее ответила:
— Я боюсь боли и смерти. Не очень оригинально, да?
На какую-то секунду он показался мне очень одиноким…и потерянным.
— Малыш… Не всему, что обо мне говорят, стоит верить. Да, я не могу обещать, что верну тебя домой в целости и сохранности. Или что ни при каких обстоятельствах не возьму твою кровь. Даже не буду отрицать, что хочу этого. Но, может быть, попробуем подружиться? Не такой уж я страшный.