- Что такое? - спросил я Олега Львовича. - Что он говорит?
Никитин, не ответив, пошел туда, куда бросился горец. Я не заметил ничего особенного. Разве что примятый след на траве, будто какое-то время назад по ней проволокли тяжелое. Пожалуй, на земле было многовато отпечатков копыт, но ведь для дороги это естественно?
Мои спутники стояли в ивняке, склонившись над чем-то. Я боялся туда идти. Губы мои зашептали молитву с удесятеренной страстью.
- Это произошло здесь! - крикнул Олег Львович, показывая на утоптанный кусок земли. - Они прятались в кустах.
- Кто?
Но ответ мне был уже ясен. Отпечатки в большинстве своем были от неподкованных копыт. Я знал, что абреки лошадей не подковывают...
Задыхаясь, я направился к ручью.
Под ногами у моих спутников лежал обнаженный труп. Мужской. По седым усам и грозно сдвинутым бровям я узнал Трофима.
- А где... Где...
Я не мог выговорить имя.
- Мадемуазель Фигнер? Несомненно похищена.
- По...хищена? - всхлипнул я. - А вдруг убита? Вдруг она лежит где-нибудь здесь?
Никитин удивился.
- Зачем абреки станут убивать женщину? Если б она была из простых, они перепродали бы ее работорговцам. А по Дарье Александровне видно, что она барышня. За нее потребуют выкуп. Они и слугу бы не убили, да он, видно, сопротивлялся.
Я был готов к самому худшему, поэтому немного воспрял духом.
- Вы наверное знаете, что это именно похищение?
Он повернулся к приятелю, который преспокойно поил из ладони своего котенка, и спросил что-то на клекочущем наречии. Галбаций коротко ответил.
- Да. Это абреки. Подстерегли, выскочили, увезли. И мертвого до нитки раздели - тоже ихняя повадка.
- Надо в погоню! - вскричал я.
Они еще потолковали между собой.
- Пустое. Прошло почти двое суток. Отсюда они отправились по ручью, чтоб не оставлять следов. Вверх по течению или вниз, неизвестно.
- Что же делать?!
- Ждать, пока запросят выкуп. Если узнают, что им досталась дочь самого Фигнера, генералу придется изрядно раскошелиться.
Хладнокровие Никитина было мне невыносимо. Но даже в панической сумятице чувств я понимал: он прав.
Несколько дней, в течение которых никто ничего не знал о местонахождении Дарьи Александровны и не было уверенности в том, что она жива, я провел, как в полусне: не спал, не ел. Я дневал и ночевал в доме Фигнеров. Прежде труднодоступный, представлявшийся чуть не крепостью, от стен которой я отступил, не могши взять их штурмом, теперь этот дом отворил предо мной двери. Мы очень сблизились в эту горькую пору с Александром Фаддеевичем. Грозный и даже жестокий на поле брани, он оказался самым нежным и трепетным отцом. Почувствовав во мне такое же неподдельное отчаяние, генерал не хотел со мною расставаться, а я с ним. Несколько раз, не стесняясь друг друга, мы рыдали, когда рядом никого больше не было. А однажды надтреснутым от слез голосом он сказал: "Вы, кажется, ухаживали за Дашей, и она принимала это благосклонно? Прежде я был недоволен, считал, что вы ей совсем не пара. А теперь - только б она вернулась! Только б вернулась!" Он не договорил. Мы обнялись и завыли дуэтом - известно, как немузыкально и неумело плачут мужчины. Вот сейчас, через много лет, вспомнил ту сцену - и ком в горле. Сильные чувства живучи в памяти...