- Возьми! - попросил Акамие, протягивая брату полные руки перстней и ожерелий.
- Не знаю, когда вернусь. Передай отцу: мне жаль огорчать его непослушанием. Но здесь мне всегда оставаться младшим царевичем, а в степи я сам по себе, первый и последний.
Акамие ответил невпопад, гладя его по плечу.
- Не забудь мутную воду заедать чесноком. У меня нет чеснока, чтобы дать тебе в дорогу...
- Я куплю в городе, - сглотнув слезы, пообещал Эртхиа. - Правду говорят, разлука - сестра смерти.
- Я слышал, смерть - сестра разлуки. Но я прошу - не тебя, знаю, что отныне тебе опасно в Хайре, - но Судьбу прошу: пусть подарит нам еще хоть одну встречу. Брат моего сердца, хочу, чтобы сегодня я обнимал тебя не на вечную разлуку. Пусть повернет твоя дорога за горизонтом вспять, как дорога солнца, которое скрывается, будто навеки, но всегда и всегда возвращается к нам.
Эртхиа обнял его.
- Пусть услышит тебя Судьба, брат моей души, пусть и пройдя сквозь землю, вернусь к тебе, как сгинувшая трава возвращается весной.
- Пусть услышит тебя Судьба.
И снова земля летит под копыта коней. Трое всадников с каждым ударом копыт, с каждым биением сердца приближаются к ущелью Черные врата, за которым уже начинаются Горькие степи Аттана.
Один всадник высок, лицом бел, глаза и волосы цветом напоминают светлое пламя. На нем кафтан голубой, какие носит дворцовая стража, а конь под ним под стать всаднику - золотисто-соловый, с белой проточиной до подвижных ноздрей.
А второй всадник, смуглый и черноглазый, чьи бедра слишком широки для юноши, ростом мал, в плечах узок, в талии тонок, а коса висит ниже брюха прямошеей гнедой кобылы.
Эти двое не сводят глаз друг с друга, и кони их скачут бок о бок, добрые кони, настоящие бахаресай из царских конюшен.
Третий всадник так ладно и просто сидит на своем золотисто-рыжем коне, что кажется с ним единым существом. Он погружен в свою думу, только временами оглядывается: не видно ли погони?
Смуглым лицом он похож на второго всадника, но намного шире его в плечах, и новенькие, совсем юные усы украшают верхнюю губу, а коса, как и положено воину, достигает нижнего края широкого шелкового пояса.
А думает он о той, от кого не находит спасения своему сердцу. И мысли его обжигающе-сладки, как горячий мед.
Рабы еще натягивали на ноги царю мягкие сапоги из кожи бархатной выделки, когда главный евнух, с бесчисленными поклонами просеменив через опочивальню, нагнулся к уху повелителя. И что-то зашептал ему такое, что глаза царя невозможно расширились, а дыхание остановилось.