Он таким и был.
Но не сегодня.
И только вздрогнул, когда распахнулась дверь и стремительные шаги замерли у самого его виска. Но он не повернул головы.
Пришедший опустился на пол рядом - одежда из плотной дорогой ткани шелестела и шуршала - это не мог был палач. Акамие вдохнул запах благовоний - запах царя, знакомый ему, как свой собственный, еще этой ночью - запах любимого.
Вот когда слезы подступили к глазам, но Акамие не повернул головы, только ноздри задрожали над стиснутыми губами.
- Мальчик... - почти неслышно позвал царь.
Акамие судорожно вздохнул, но глаз не открыл.
- Серебряный, маленький... - странно звучали ночные имена в настороженной тишине пыточной. Царь не мог произнести слов, которыми признал бы свою вину. Он не умел просить, и менее всего - просить прощения. Только голос его, совсем человеческий голос, дрожал.
Он не прикасался к Акамие, а только водил пальцами над израненой кожей, а пальцы дрожали, и царь не удивлялся, хотя мог бы удивиться. Он ценил в наложниках только красоту, но Акамие не был сейчас красив. Сквозь спутанные волосы на голове проступала кровь.
- Ты слышишь меня. Ты слышишь. Скажи хоть слово.
Акамие еще сильнее сжал зубы.
Царь встал с колен, отошел к двери, крикнул в нее: "Ко мне!"
И велел перенести Акамие обратно в его покои, и привести к нему не того лекаря, который обычно пользовал обитателей ночной половины, а позвать Эрдани, попечению которого повелитель Хайра отныне поручает здоровье и благополучие своего любимого.
А сам ушел, и шел до самого дворца, глядя под ноги, не подымая головы.
Но только вошел во дворец, как кинулся к нему главный евнух, и, раньше чем царь успел убить его, прокричал в ужасе, что царевна Атхафанама исчезла, и ее нет нигде.
Тогда царь понял, кто ходил под покрывалом к пленному Аттанцу, и разорвал на себе одежды и сказал:
- Вот день, ради которого стоило бы не родиться на свет.
К полудню в яму за городской стеной были брошены тела евнуха, зарезанного царем, казненных стражников и палачей, предварительно ослепленных за то, что видели лик Жемчужной Радости повелителя Хайра.
С мертвецами бы выбросить и тяжкие заботы...
Но нет, дорогое сердцу и добытое трудом уходит легко. Забота же, как клещ, раз вцепившись, сосет и сосет душу, пока не насытится.
И не вырвать ее, ненасытную.
Пленный бог, наследник аттанского престола, на воле - быть войне опять.
Дочь-любимица, ласковая капризница Атхафанама, вот-вот невеста исчезла, украдена. Позор роду, сокрушение отцовскому сердцу.
Сын младший, преданнейший, искренний в сыновней любви, оттого что не бывать ему наследником при троих старших братьях, - предал. Врага освободил и сестру-царевну отдал ему в наложницы.