– Придешь вечером? – спросила она.
– Обязательно, – кивнул он. – Жди. Продолжим грехопадение. Картошки пожарь, губки накрась, реснички. И одежды самый минимум: времени будет в обрез.
– Перебьешься, – Ануш надула губки. – Одежды будет много, картошки мало, косметики вообще не будет.
Поразительно, в ее речи напрочь отсутствовал армянский акцент. Это подкупало.
– Напрасно, – сказал он, поднимаясь и застегивая штаны. – Макияж с вечера неплохо экономит время с утра. Бытует такое мнение.
Она рассмеялась – словно колокольчик рассыпал мелодичный перезвон. Усладительные звуки – они играли в его ушах самой радостной музыкой.
Ануш выбралась из-под конвертика-одеяла, на четвереньках переползла кровать и приблизилась к нему, потешно склонив головку – как бы смущаясь своей наготы. Уткнулась в грудь, между первой и второй пуговицей, задышала в рубашку. Потом подняла голову – у Левы защемило сердце: горошинки зрачков смотрели на него пристально и с тоской. Внезапно его осенило: а ведь любовь не картошка…
– Приходи, – прошептала она. – Я уже жду. Я хочу…
Он не мог игнорировать столь взрослые желания. Чего хочет женщина, того не прочь отведать бог… Он поцеловал ее нежно (очень нежно) и, как водится, не сумел по доброй воле оторваться. В губах Ануш таилось тепло другой жизни. Куда ему спрятаться от тепла…
Она оттолкнула его.
– Иди, иди, конспиратор… Не то хватятся тебя. И не забывай на досуге повторять мое имя, слышишь?
А когда он забывал?..
– Пока. – Лева осмотрел напоследок обстановку. Вскользь. Пора бы обои сменить. Диван заштопать. Герань долговязую на окне к чертям собачьим выбросить. Опять пришла в голову эта дурацкая мысль: почему он временами из прожженного циника превращается в прожженного же лирика?
Чувствуя подгребающий к горлу осенний сплин, он заскользил по ступеням. Затянулась нынче беседа с Иваном Никифоровичем. Пора и честь знать… Этажом ниже не удержался от удовольствия – оттянул ногу и от души пнул по заднице приходящего в себя громилу с пробитым черепом. Под протяжные стенания побежал дальше. Очень, знаете ли, отвлекает от шекспировских страстей.
На посеченном бандитской шрапнелью столе Дроботуна сиротливо обретались стакан с жиденьким чаем в железнодорожном подстаканнике и надкусанная булочка без ничего. Русская кухня. Майор меланхолично смотрел в окно на бесконечно моросящий дождь, и в эту минуту сравнить его профиль со скворечником мог даже человек, не обладающий бездной воображения.
– Разрешите?
Дроботун перевел тяжесть взора с дождя на подчиненного. Лева ощутил отрицательные вибрации.