— Узнаю вашу прежнюю хватку, хозяин, очень она мне по душе. Весь молодой задор к вам вернулся.
На поля долины Комалы сеется дождь. Мелкий, частый дождь. В здешних местах это — редкость; тут уж если хлынет, так ливнем. День сегодня воскресный. Из Апанго спустились в селение индейцы; они принесли низки лекарственных семян, букеты розмарина, охапки тимьяна. Но сосновой лучины у них сегодня не купишь: древесина окоте>[4] намокла от дождя. Не видно и коры антильского дуба, она испортилась бы от обилия влаги. Они раскладывают свой благоуханный товар под арками торговых рядов, прямо на плитах и ждут.
А дождь все так же разбрызгивает по лужам мелкую рябь.
Между рядами маисовых всходов бегут потоки воды. Люди словно и забыли, что сегодня рыночный день. Кучками в три-четыре человека бредут они по полям, увязая в затопленных бороздах, и разбивают мотыгами крупные намокшие комья земли: надо проделать для воды побольше стоков, а то как бы дождевые ручьи не вырвали и не унесли слабые еще ростки. Люди поминутно нагибаются и руками заботливо окучивают и закрепляют молодые всходы.
А индейцы ждут. Они уже чувствуют: сегодня день будет неудачный. Оттого-то, наверно, и дрожат под своими волглыми соломенными «дождевиками». Дрожат не от холода, а от дурного предчувствия. И смотрят на мелкую сетку дождя и на небо, по которому все так же ползут серые тучи.
Покупателей нет. Селение словно вымерло. Подошла какая-то женщина, заказала принести в другой раз ниток, немного сахарного тростника и, если найдется, ситечко — протирать кашицу для атоле.>[5] Чем ближе к полудню, тем тяжелей набухают сыростью соломенные «дождевики». На шаровидных семенах поблескивают бисеринки влаги. Индейцы переговариваются, занимают друг друга россказнями, пересмеиваются, сожалеют, что нет у них с собой пульке.>[6] «Тогда бы еще полбеды. Да где его сейчас взять, у агавы вся сердцевина водой залита. Ничего не поделаешь».
По прямой улице, продолжению дороги из Медиа-Луны, идет Хустина Диас. Она старательно обходит ручьи, бегущие с бульканьем по тротуарам. Над головой у нее раскрытый зонтик. Минуя распахнутые двери большой церкви, стоящей на площади, Хустина осеняет себя крестным знамением и скрывается под аркадой торговых рядов. Индейцы все разом оборачиваются и впиваются в нее глазами. Подойдя к первому с края продавцу, она покупает на десять сентаво веток розмарина и спешит прочь, чувствуя спиною всю цепочку провожающих ее глаз.
«Дороговизна-то ныне какая, — думает она, шагая назад в Медиа-Луну. — Десять сентаво за букетик розмарина. Не на что посмотреть. У него и запаха-то не хватит на всю комнату».