— Мне все же нужно было убить тебя, Клэй, — сказал Том. — Чип слишком жалок, чтобы его убивать, кто-то должен был это сделать при его рождении. Но ты можешь передать ему от меня, что если эта дрянь не будет убрана оттуда, а землю в течение недели не очистят, насколько это возможно, то, клянусь Богом, я убью его. Я это сделаю. Будет высшим счастьем отправиться за это в тюрьму.
Том привалился к крылу грузовичка и почти лежал на нем. Я знала, что он не сможет вести машину. Поэтому я взяла ключи из его руки, вялой и холодной, как смерть, открыла дверцу со стороны пассажира, приподняла и втолкнула Тома внутрь, сама села за руль и включила двигатель. Я никогда до этого не водила пикап, но знала, что смогу это сделать; на развалинах той ужасной ночи я знала, что смогла бы почти все, что может сделать человек, прежде чем огромная, засасывающая, смертельная усталость овладеет мной, как это случилось с Томом. Я знала, что это произойдет очень скоро, но я также знала, что успею довезти нас домой.
Я свернула с Пальметто-стрит на дорогу, ведущую к „Королевскому дубу" и Козьему ручью, вместо того чтобы повернуть к своему дому на Вимси-роуд. Том слегка приподнял смертельно усталую голову со спинки сиденья и посмотрел на меня.
— Разве ты не хочешь ехать домой? В голосе его не было силы.
— Я еду домой, — ответила я, не глядя на него. Том поднял руку и прикоснулся к моей, лежащей на руле, а потом уронил свою руку на сиденье.
— Не думаю, что это теперь может быть тебе домом, — прошептал он.
— Однако это так, — ответила я, зная только, что дом это или не дом, но я должна сейчас ехать туда.
Мы ехали в молчании. Гудящая нереальность плотнее обхватила меня, и к тому времени, когда мы подъехали к дому на Козьем ручье, я была в таком бредовом состоянии, будто совершенно опьянела. За пределами этого колпака головокружения толкались и гримасничали, как хищные рыбы у стенки аквариума, страшное утомление и чудовищность. Но когда я помогла Тому выйти из машины и подняться на широкую террасу, мои руки были уверенными, а ноги не дрожали. Огромная смешная резная кровать была выдвинута на ту часть террасы, которая нависала над залитым луной ручьем, и была обвешана москитной сеткой. Я раздвинула полог и помогла Тому опуститься на матрас, сбросила с себя грязную, пропитанную потом одежду, забралась на кровать, с трудом стянула с Тома брюки и рубашку, выбросила их на пол террасы и обняла моего смуглого мужчину.
Он повернул лицо к моей груди и лежал неподвижно. Я прижимала его, чувствуя вес и очертания его головы на моем теле, мягкую печать его губ на моем соске, милую позу, когда его подбородок устраивался в ямке между моей грудью и ребрами. Точно так же я, засыпая, обнимала его сотни раз. Сейчас это вызывало такое ощущение, словно какая-то ампутированная часть моего тела чудесным образом вновь приросла и меня сделали полноценной. Бредовый покой рассеялся, и меня подхватил наплыв нежности, такой простой и мощный, что буквально потряс все мое существо, а затем вновь всплыло спокойствие, и я неподвижно лежала, наблюдая, как луна опускается к вершинам тихих деревьев за Козьим ручьем. За „Лунной рекой" моей дочери.