Стремительно вошла Пашенька. Усаживаясь на свое место, громко спросила:
— Ты что такой бледный?
— От радости.
— Фу ты! — возмутилась она. — Я серьезно.
— Все сейчас бледные.
— Ну да! А я-то не бледная.
Он посмотрел на ее толстые щеки такого цвета, будто она их натерла кирпичной пылью. Сидит за своим столом против него, придавив казенные бумаги своей большой, тяжелой грудью. Смотреть на Пашеньку почему-то было всегда неловко. Сеня отвернулся.
— Что-то вроде отощала ты…
— Шутишь все. А я и сама не знаю, с чего это я такая, — вздохнула Пашенька. — И работы много, и забот всяких. И здесь, и дома. А я хоть бы что…
За дверью гудела и громко дышала Угарова. Помолчит немного и снова загудит, как большой шмель в спичечной коробке. Ничего хорошего Сеня не ожидал от этого гудения. Пашенька тоже, наверное, так же подумала и поманила Сеню.
— Слушай, — зашептала она, — все я знаю, о чем Угарова хлопочет. Она тебя в детский дом хочет сунуть или в колонию для малолетних. Я сама для нее такую бумагу печатала.
— В какую колонию? Что я — вор?
Ее грудь, колыхаясь, придвинулась к нему. То, что сказала Пашенька, показалось Сене глупой выдумкой, но он понимал, что если за дело взялась Угарова, то глупость становится опасной. Да, так оно и оказалось. Угарова написала, что студент Емельянов, сын изменницы Родины, пользуется поддержкой каких-то темных личностей и поэтому нуждается в срочном воспитательном воздействии.
— Какие это «темные личности»?
— Откуда я знаю? Так она пишет. Что они, личности эти, пригрели тебя, что-то в тебе разжигают, но сами не показываются, а подсылают малолетних, чтобы хлопотали за тебя. И директора она подговорила, чтобы он эту бумагу подписал. Они и Елену Сергеевну в командировку угнали, чтобы она им не мешала. Она бы не дала тебя в обиду. Вот они и придумали командировку.
Оглядываясь на клеенчатую дверь, Пашенька доброжелательно предупредила:
— Ты только сразу не кричи. Ты послушай, что я скажу. Плохого не посоветую. Ты откажись от матери…
— Как это «откажись»?
— Ну, скажи им там, — она показала на дверь кабинета, — скажи, что ты сам по себе. Для формальности. Тогда уж никто не придерется. Ты слушай. Я тебе советую. Не будь дураком, выступи и скажи. Ну что ты так смотришь на меня? Ну, что ты так смотришь!..
В ее смирных глазах блеснули слезы, оттого что она от самого чистого сердца хотела помочь хоть чем-нибудь, хоть советом, который она считала добрым. И видно было, что и сама-то она считает подлостью то, что предлагает Сене: не бороться, не стоять на своем, не доказывать, а просто трусливо прикрыться подленькими словами.