— Красиво очень, — сказала она.
Гуляева отдернула руку и равнодушно сообщила:
— Ничего особенного. У всех старых лагерников этого барахла сколько угодно. И вам наделают.
— Я принесу кипятку, — проговорила Таисия Никитична, торопливо натягивая сапоги.
Около бака уже выстроилась длинная очередь, и немедленно, как и во всякой очереди, объявились паникеры, пустившие слух, что кипятку, конечно, не хватит и надо установить норму. Но тут же нашлись законники и разъяснили, что такого правила нет, чтобы кипяток выдавать по норме.
Начались шумные споры, переходящие в перебранку, что только одно и скрашивает время ожидания в очередях. Этим обычно пользуются оптимисты. «Такого добра хватит, еще поднесут»! — обнадеживают они и, под шумок, жизнерадостно выхватывают кипяток без очереди.
Таисия Никитична заняла очередь, но тут к ней подскочила Тюня с полным котелком.
— Ох, какой у вас чайничек! Давайте, я налью, чего вам стоять-то.
Наполняя чайник из своего котелка, она рассудительно приговаривала:
— Им же не кипяток надо, они по очереди скучают. Я вам скажу, такие есть среди нас, что даже болеют, если в очереди не потолкаются.
— Ты меня от карцера выручила. Спасибо, Тюня.
— Вон что! Мне это ничего не стоит. А вы храбрая и откровенная. В лагере вам трудно привыкать будет. Ну, побегу, еще кипятку схвачу. Старушку надо напоить. Сидит, ждет.
— Какую старушку?
— Да эту, нашу с вами.
— Хороший вы человек, Тюня.
Тюня весело рассмеялась:
— А она заладила одно: паразитка да паразитка. Старушка-то. Разыскала я ее, получше устроила, она меня целует и говорит: «а все-таки ты паразитка». Вы не стойте, кипяток остудите, а я к вам потом забегу.
После чаю Анна Гуляева предложила посидеть перед сном на чистом воздухе. Оказывается, здесь, на пересылке, можно совершенно свободно выходить из барака и даже прогуливаться по всей территории. Это была та свобода, которая сразу после тесных, затхлых камер, с их отупляющим режимом, возбуждает, как глоток чистого воздуха. Сделав этот глоток, Таисия Никитична не могла не сказать:
— Хорошо как!
— Да, — без всякого выражения согласилась ее собеседница, — вначале все так думают. Все зэки. Сядем.
Вдоль всего барака были устроены скамейки — неструганые тесины на сосновых стояках, врытые в землю. Тут сидели женщины, отдыхали после этапа, негромко переговаривались или молча смотрели, как над тайгой истончается и гаснет огненная полоска зари.
— Ну, значит, и я для начала должна была так подумать, поскольку и я сама теперь тоже зэк.
— Да уж, должна, — проговорила Анна Гуляева, кутаясь в свой пестрый бушлат. — А я, чтоб вы знали, кроме этого еще и чэс каэрдэ.