Случалось Бакшину и прежде выслушивать не совсем лестные замечания, но почти всегда исходили они от вышестоящих и касались исключительно его работы. Личные его качества ни у кого сомнений не вызывали. Поэтому, наверное, речь Степана сначала только удивила его, а потом уже возмутила. Но повторить «Да как ты смеешь!» ему и в голову не пришло.
— В бесчестии меня никто еще не догадался обвинить, — с непонятной для него самого горечью признался он.
— Да нет же, — отмахнулся Степан, досадуя, что его не так поняли или не захотели понять. — Совсем не то. Ты очень честен. Ты всегда был так высоко поставлен со своей честью, что мне порой даже становилось трудно жить. Мне всегда только тебя и ставили в пример и тобой же попрекали. Даже дворничиха на весь двор орала: «Да ты хоть бы папаши-то своего постыдился!» Так что привык я всегда чувствовать себя отъявленным негодяем перед твоей высокой честью. Ты даже представить не можешь, до чего я возненавидел эту твою недосягаемую честь. Потом это прошло. Нет, не прошло, а скорее перешло в уважение и даже восхищение. Это уж когда я поумнее стал.
— Это, значит, я в том и виноват перед тобой, что много работал и мало внимания тебе уделял? Тут, пожалуй, ты прав отчасти.
— Я тебя ни в чем не обвиняю, я просто рассказываю, как все было у меня, чтобы понять, как это ты так с другими…
— Другие. Это кто же?
— Да все, кем ты командовал и до войны и на войне. Я знаю, все они уважали тебя, и даже боготворили. И врачиха эта, я уверен, во всем тебе поверила. И когда ты ее посылал на задание, на верную смерть, может быть, верила. Да и теперь, наверное, верит. Мать сказала: тебе в главке уже кабинет готовят, мягкое кресло и все такое. А ей что — врачихе? Арестантские нары, да лагерная баланда. А ты о чести толкуешь. Честь…
Все то, что передумал за это время Бакшин и о чем так много говорил с женой, все это Степан выразил в одной короткой фразе. Он просто взял да и обнажил истину. Сорвал с нее все одежды, которыми старательно прикрывали ее. Может быть, оттого только Бакшин не сумел даже сразу возмутиться. Он просто вдруг задохнулся.
— А это все уж и совсем не твое дело! — выкрикнул он до того угрожающе, что Степан только с удивлением оглянулся.
Удивленный взгляд сына совсем доконал Бакшина.
— Мне отвечать за все! — не сдерживая себя, заорал он. — Мне за всех отвечать, за все дела, за мои и за твои! Да, и за твои, за ваши!..
Но такое запоздалое возмущение уже ничего не могло изменить. Все горькие слова были сказаны, а Степан еще добавил:
— А я думаю, всем нам вместе отвечать придется.