Все, что говорила мама, не было для Сени чем-то неожиданным. Теперь об этом все говорят откровенно и охотно, как могут говорить люди, утомленные долгим и вынужденным одиночеством, выпущенные на волю. Неожиданным для него было только то, что это говорила мама, которая главной причиной всех ошибок считала отрицание авторитетов и отсутствие идеалов. Он помолчал, ожидая, не скажет ли она, как же теперь быть. И не дождался. Не знает или не хочет повторить то, что хорошо известно им обоим: «при всех обстоятельствах надо жить так же, как всегда жил, и обязательно стремиться жить еще лучше». А как это — жить еще лучше, им обоим тоже хорошо известно.
— Культовая вакханалия — противна вся эта безнравственность, — жизнерадостно проговорил Сеня.
— А забывать об этом еще безнравственнее, — горячо возразила мама. — Ведь это и наше с тобой прошлое, хочешь ты этого или нет.
— О-хо-хо! — необремененный еще своим прошлым, завздыхал Сеня. — Нет, ничего я не забыл и не забуду, да только мешает это жить, если всегда помнить. Я хочу жить еще лучше, — сказал он, придавая своим словам особое значение. И мама это заметила:
— Что ты задумал? — спросила она.
У почтамта перешли еще одну улицу и оказались в театральном сквере. Здесь под старыми тополями, среди разросшихся кустов сирени не так пронзительно пахло городом, воздух был чист и слегка влажен, как в тайге, и даже иногда, деликатно поскуливая, налетали заблудившиеся одиночки-комарики, нисколько не похожие на оголтелых таежных бандитов, налетающих тучей.
По аллеям гуляли по-вечернему принарядившиеся люди, шуршал песок под ногами, как-то по-особенному таинственно звенел и переливался женский смех. Иногда сквозь кусты через дорожки проносились мальчишечьи стайки. Окна в театре были распахнуты, и оттуда доносилась легкокрылая опереточная музыка.
И все это: и зеленый оазис среди большого города, и музыка, и говор отдыхающих людей, и, главное, то, что рядом была мама, — радовало Сеню. Они неторопливо бродили по аллеям, выбирая отдаленные и самые тихие, пока не оказались в каком-то дальнем углу и тут сели на свободную скамью.
Немного помолчали, потом мама спросила:
— Теперь ты расскажи, как же ты собираешься жить?
— Это специальный разговор, производственный, — предупредил Сеня.
— Было бы странно, если бы тебя не волновали именно производственные дела. Так не бывает среди нормальных людей. Ну-ка, выкладывай, что там у тебя на душе…
На душе у Сени было ясно и слегка тревожно, как в летний день, когда синоптики решительно предсказывают грозу в самом недалеком будущем. А он как раз на это и рассчитывал, на грозу, которую сам же и вознамерился вызвать. Грош ему цена, если он не сумеет этого сделать. Зря тогда на него деньги тратили, обучая строительному делу.