Крикор держал часы в руке, глядя на них с ненавистью и досадой. Мне стало ясно: ему больше не хотелось созидать, а хотелось крушить. Он вышел из дому, и я увидел, что он ухнул будильник о стену сарая. Стекло разлетелось, будильник упал наземь, смятый и безжизненный, а Крикор сел на ступеньки заднего крыльца и сказал: «И так всегда, за что ни возьмусь». Это был трагический для нас момент, потому что мы понимали, что случай с будильником – всего лишь один из многих подобных случаев в нашей жизни и что нам еще предстоит создавать и воскрешать вещи и поважнее. Нам хотелось, чтобы Бог стал частью этих предметов: мы знали, мы были уверены, что если Бог не придет к нам, мы примемся богохульствовать, ломать и крушить, даже если больше всего на свете нам хочется строить и восстанавливать.
Очертания предметов были священны для нас сами по себе, ибо это была та форма, которую человек придал реальности и Богу, тот замысел, которым человек облагородил пустоту. Бог – во всем, как и во все времена. И в уродливом, и в прекрасном, в совершенном и несовершенном. Свалка Леви – кладбище вещей: поломанные фургоны, старые автомобили – «Дорты», «Саксоны», «Муны», «Джорданы», – кровати, диванные пружины, груды труб, бутылки, инструмент – мы ходили туда, как плакальщики на могилу, стояли и смотрели на останки нашего времени, наш собственный Вавилон – хлам, застоявшийся маслянистый смрад, изгиб автомобильного крыла. Нам было жаль эти мертвые вещи, и мы спрашивали себя, а нельзя ли спасти и вернуть к жизни хоть что-то, может, какое-нибудь старое колесо опять завертится. Неужели создания человеческого разума подвержены смерти и мимолетному времени? Неужели все обречено на гибель?
Была у нас на кухне здоровенная старомодная плита марки «Эксельсиор-Трой», мы обожали ее: эти формы, эти стремительные прямые линии, неожиданные изгибы, круглые крышки, дверь духовки на петлях, всю ее массу, всю ее идею, пространство, заполненное ею, ее реальность. И старинные стулья, которые мы изучали, как туристы рассматривают архитектуру великолепного собора, и столы, и предметы помельче и попроще – суть образы Бога. Плита, стул, чайник, сковорода, дверная ручка и дверь, окно и идея комнаты – стены, полы, потолки, очертания реальности, предметы прочные, квадратные, округлые, с изящными изгибами, но безмолвные, основательные, нечто огромное и терпеливое, дом, улица, город, и все улицы, и все города.
Мы не просто смотрели на предметы, мы видели в них единство и вечность Бога. А пианино! О, пианино было вещью незаурядной, величественной, непостижимым торжеством, вещью, красивой самой по себе и, помимо всего прочего, началом поэзии и математической точности! Раз-два-три. Ноты, и у каждой свое название и смысл. Музыка познается и становится возможной. Бетховен и Бах. Три-четыре-пять. Сердце человека бьется в ритме нашего времени.