пешком исходил норвежские горы. Теперь у него и спина согнулась, и ноги плохо слушались, но, забравшись на гору Велебу и увидев оттуда далекую вершину Гаусты
[102], он как-то весь повеселел и приободрился.
Тете Малли с дядей Ламмерсом жизнь в горах была по сердцу, они вносили радость и веселье в нашу повседневную жизнь и в наши походы. Они бы с удовольствием пожили у нас подольше, но каждую осень им надо было отправляться в турне с концертами народных песен, и потому они рано уезжали репетировать. Маму всегда очень огорчал их отъезд, больше всего потому, что «они сами себя обижают».
Мама очень любила побаловать одинокого старика Бергслиена и радовалась, глядя, как он весело семенит по дому — маленький, добродушный, в заношенной одежде, никогда не расставаясь со своим альбомом, время от времени делая зарисовки.
Мы все любили встречаться за обеденным столом, но никому из нас это не доставляло столько радости, как Бергслиену.
И конечно же, тут был наш милый домашний врач доктор Йенсен. Приехав, он брался за рыбную ловлю, считая делом чести обеспечить дом форелью. Мама и доктор Йенсен чувствовали себя великолепно в обществе друг друга. Он восхищался мамой и любил нас всех. Мы его тоже любили. Ведь всех нас он лечил от болезней и был для мамы утешителем и опорой, когда ей приходилось бороться за нас. У него самого было много забот, и приезжал он к нам осунувшийся и измотанный своей тяжелой работой, так как был единственным врачом на весь Берум, но стоило ему часок-другой подышать воздухом Сёркье, как он забывал обо всех своих заботах и неприятностях.
Даже сдержанный Доддо и тот в Сёркье становился веселым. Он с его классическим профилем и изящной фигурой считался красавцем, многие заглядывались на него, он и сам знал это. По происхождению Доддо был датчанин и по-норвежски говорил с датским акцентом, многие находили это «пикантным».
Но один человек восхищался им больше, чем все остальные. Это была Да. Они были неразлучны, и я никак не могла понять, почему они не поженятся. Но когда я спросила об этом тетю Малли, та мне потом сказала, что, кажется, сам Доддо больше очарован мамой, а тут уж, понятно, другим трудно тягаться. А мама сказала, что Да, разумеется, умная и чудесная и Доддо привередничает. Он был музыкантом, знал обо всем на свете и в людях разбирался, пожалуй, чересчур хорошо, так что угодить на него было трудно. Однако же Сарсов и нас он любил, и мы его тоже.
Одно только мне тогда в нем не нравилось — зачем он так вмешивался в наше воспитание. Помню, как однажды в Сёркье я ответила на его замечание по поводу моих ужасных манер: «А мама считает, что в этом нет ничего страшного, значит, так я и буду себя вести».