Доддо страшно покраснел, а мама не удержалась и рассмеялась. Но чаще я вежливо выслушивала его благожелательные поучения. Став постарше, я по-настоящему оценила и его «привередство», и сердечную доброту.
Если в гости приезжал Мольтке My, лес и горы словно оживали. Гуляя с ним, я увидела и троллей, что живут на Окленут, и пляски хульдр на болотах. В письме другу Мольтке так описал свой первый приезд в Сёркье:
«В Сёркье было замечательно — уголок, недосягаемый для внешнего мира, высоко над долиной и людской суетой... Неудивительно, что Нансенам там нравится. Такой веселой и радостной я никогда еще не видал госпожу Нансен — она загорела дочерна, и я даже сказал ей, что осенью в Германии ее, пожалуй, примут за негритянскую знаменитость.
А дети! Для них ведь и так жизнь всегда прекрасна, но такой прекрасной, как тут, и у них, пожалуй, еще не было. Лив, как и ее матушка, тоже скоро будет негритянкой, у нее руки и шея темные, как старая карельская береза, и она покрыта ссадинами и царапинами, так что мое сравнение очень подходит. Весь день с раннего утра до вечера, который Лив встречает горькими слезами, потому что ее укладывают и не дают больше играть, она то гостит на сетере, то смотрит, как работает маляр, который еще не докрасил стены комнаты, то кубарем скатывается с горки или с хворостиной провожает коров на выгон, или часами возится с ягнятами и козами. Коре тоже души не чает в ягнятах, хотя, может быть, больше любит коз с колокольчиками. Он вперевалочку входит в самую середину стада и хватает их ручонками, но, потеряв равновесие, опрокидывается и, лежа на земле, только закрывается от коз толстыми ручонками, чтобы шерсть в глаза не летела, а козы перескакивают через него, бывает и топчут — а он ни разу не пикнет, даже если наступят ему прямо на живот.
«Гуль, гуль»,— говорит он, как только коз приведут домой. Зато, пожалуй, это единственное слово, которое я от него слышал, кроме еще слова «му-му», когда он видит коров.
Мы с ним стали большими друзьями. По утрам он всегда приходит ко мне, когда я моюсь, и с восхищением разглядывает мое волосатое тело. Он вразвалочку заходит то с одного боку, то с другого и все время таращит на меня глазенки, серьезно, как поп. И пощипывает волосы то на одной ноге, то на другой, потом на руках. А потом он внимательно разглядывает свои руки, нет ли и у него такого же чуда. Он определенно пошел в отца, прирожденный исследователь, и к тому же не знает, что такое страх. Он теперь такой толстяк, наверное, вдвое против прежнего, этакая кубышка перекатывается».