Улица упиралась в старинную ограду интерната, там палая листва громоздилась высокими кучами, и девочка с огромными черными глазами поджидала гостей, вцепившись обеими руками в прутья, выкрашенные зеленой краской.
— Я вот думаю, — глядя в сторону, заговорил Моня, — мы сейчас здесь, по эту сторону Периметра. А что изменилось? Те же бандюки, те же правоохранители… Мы вот с тобой вместе — не с ними. Мы вместе, но не с теми и не с другими… А?
— Вы, Сергей, как хотите, а Слепой со мной, — вставила Лариса.
— Да-да, это я как-то неудачно выразился, — заторопился Моня, снова стягивая очки, чтобы протереть. Он всегда так поступал, когда приходил в волнение. — Простите, Лара. Я хотел сказать о другом. Ну, вот по телевизору часто говорят… или мы в газетах пишем: «вертикаль власти». Понимаете, Лара, вертикаль власти, пищевая цепочка… Там, в Зоне, то же самое. Там нет государства, и власти в общемто нет, однако то же самое!
Налетел ветерок и закружил листья в легком хороводе. Слепой с Моней, не сговариваясь, отпрянули в стороны и каждый выбросил руку, чтобы оттолкнуть приятеля, если тот не успеет увернуться сам. Но это не была «воронья карусель», просто ветер. Просто ветер и осенние палые листья.
— Вы чего, ребята? — удивленно спросила Ларик, поправляя прическу, которую шевельнул ветерок.
Сталкеры переглянулись, и оба пожали плечами. Как можно объяснить? Как это можно объяснить даже очень хорошему и даже самому любимому человеку? Как можно передать такое тому, кто не испытал сам — по ту сторону? Зона никогда не отпустит тебя, если был за Периметром. Если она не смогла взять тебя снаружи, то ухватит изнутри, вползет в душу, затаится — и при всяком удобном случае будет напоминать: ты не сам по себе, ты принадлежишь ей. Ты часть ее пищевой цепочки.