— Очень превосходно! — обрадовался Авдахов. — Вы, мальцы, уже без меня примите, — сказал он своим приказчикам и обратился к Семечкину: — А мы с тобой в биржу пройдем, за парой чая и побалакаем.
Они перешли улицу и вошли в трактир "Биржа".
— Накось тебе, Ефремушка, — сказал Авдахов, сбрасывая швейцару шубу, — стряхни муку-то!
— Обязательно, Савелий Кузьмич, — приятельским, тоном ответил швейцар, подхватывая шубу.
— Эй, услужающий, — крикнул Авдахов, входя в общий зал. — Водочки закусить и пару чая.
— Я позавтракал, — заметил на это Семечкин.
— А тут закусишь. Вот в уголочке и сядем.
Они заняли столик в углу зала.
Посетителей не было. В этом трактире общий зал обращается в хлебную биржу в двенадцать часов дня, потом пустеет и снова наполняется уже вечером. В трактире было тихо, только по коридору из кабинетов доносились яростная игра на расстроенном пианино, смех, отдельные возгласы и звон посуды.
— Кто шумит? — спросил Авдахов у хлопотавшего подле их столика лакея.
— Селиванов, Никита Саввич. Сейчас после биржи, — ответил лакей улыбаясь.
— А! — Авдахов кивнул головой и объяснил Семечкину: — Хороший подряд устроил, заливает теперь. Ну, какое же твое дело? Сказывай!
Он налил водки, чокнулся, выпил и отправил в рот целый ломоть семги. Семечкин объяснил.
— Правильно! — кивнул Авдахов. — Сергей Филиппович — золотой человек! Я тогда какой дебош сочинил, он поехал, кого уговорил, кого смазал, а на суде вчистую: был невменяем. Всего три катеньки заплатил, а ему полсотни. Золотой человек! Теперь загордился, по мировым не ходит. Так тебе что?
— Когда принимает?
— С шести до восьми, каждый день. Теперь, — Авдахов посмотрел на часы, — четыре. До шести посидим, и валяй. Что вечером делаешь?
— А ничего. Тоска у меня, Савелий Кузьмич, лютая тоска, — ответил Семечкин с порывом.
— Оно точно! Так вот мы с тобой тоску эту душить и станем. От Сергея Филипповича кати сюда. Я подберу еще парочку, и махнем. Идет, что ли, а?
— Что ж, можно, — вяло ответил Семечкин.
Он едва дождался шести часов и торопливо поднялся.
— Так сюда и ворочайся, — сказал Авдахов. — Я не прощаюсь.
Егор Егорович вышел и поехал к Прохорову.
У Прохорова была практика, и в приемной сидели два клиента. Семечкин переждал всех и вошел последним.
— А, почтенный собутыльник! — приветствовал его Прохоров. — Какими ветрами?
— За советом, Сергей Филиппович. Душевное дело.
В голосе Семечкина послышалась сердечная боль, и Прохоров сразу проявил к нему внимание.
— Ну, садитесь, и будем разговаривать, — сказал он, указывая на кресло и садясь сам. — Рассказывайте!