Иногда Беловеский спрашивал себя: что это? Любовь? Наташа была миловидна, женственна, сдержанна и деликатна. Всё в ней ему нравилось.
Незаметно наступила тревожная осень. Кипело и ширилось народное восстание. Спасский гарнизон связала законспирированная сеть военно-революционной организации. Вступил в неё и Беловеский. Наташа знала об этом, и теперь в их встречах не стало прежней беззаботности.
Раз поздним субботним вечером, когда они сидели без света, озаренные лишь пляшущим пламенем очага, раздался стук в дверь, уверенный, хозяйский. Наташа открыла и о чем-то шепотом предупредила пришедшего. В дверном проеме вырос силуэт дюжего парня в шинели и косматой папахе.
— Ну-ка, Наташа, зажги лампу. Кто это у тебя?
Тон властный, бесцеремонный. Беловеский насторожился и вынул из кармана револьвер.
Наташа не растерялась, отобрала у своих гостей оружие, зажгла лампу, подбросила дров. Оглядев Беловеского, парень улыбнулся:
— Так вот ты какой! — и пожал ему руку.
Пока они присматривались друг к другу, Наташа поджарила яичницу со шпиком, достала соленые огурцы, бутыль самогона.
Ночь прошла за столом. Наташа старалась держаться радушной хозяйкой, но было заметно, что она чего-то побаивается и не доверяет пришедшему. Костюченко, так звали парня, был развязен, с напускным простоватым добродушием. Временами его выдавали глаза: в них на мгновение вспыхивали то злоба, то насмешка. После разговоров о революции и её врагах пели:
Ой ты, Грицю, Грицю, удалый казаче!
За тобою, Грицю, вся Украина плаче…
Беловескому нравился задушевный мотив, грудное контральто Наташи и чуть хрипловатый баритон Костюченко. Пение его преобразило: исчезла жесткая складка у губ, глаза засияли неподдельной нежностью и мечтательной тоской. Стали вспоминать детство, родителей. Потом выяснилось: Костюченко надо было где-то переждать день, и Беловеский предложил своему новому знакомому пробраться в слободку, где жила его мать. Костюченко поднял на него глаза:
— Так проводишь? Не продашь?
— Если не веришь и боишься — не ходи.
Парень внимательно и строго посмотрел и встал:
— Давай, пошли! Вместе так вместе.
Они обнялись и стали собираться. Присмиревшая Наташа вынула из комода их оружие — два нагана. Костюченко небрежно сунул свои наган в кобуру а, подмигнув Беловескому, подбросил на ладони вынутый из кармана маленький браунинг:
— А у тебя нет такой страховочки?
— Нет.
…Шли молча. Под ногами хрустел снег, рассветало. Беловеский благополучно обошел заставу и довел Костюченко до дома. А воскресным вечером проводил его в соседнюю деревню.