Павловский уже собирался раздеться и лечь спать, когда в дверь постучали.
— Да! — крикнул комиссар.
Дверь осторожно приоткрылась, и в каюту просунулось лицо Тимошевского, перебежавшего с «Магнита».
— Извиняйте, товарищ комиссар, может, я не вовремя. Тогда я могу уйти…
— Нет, зачем же! Садитесь, и поговорим.
— Вы уже знаете, товарищ комиссар?
— Ничего я пока не знаю, но вы мне расскажете. Садитесь, не стесняйтесь. Вот сигареты. Закуривайте.
Павловский распечатал свежую пачку и закурил первым.
— Ну так что? Я вас слушаю. Что-нибудь случилось?
Тимошевский мял сигарету. Закурив, несмело начал:
— Я на Камчатке, товарищ комиссар… был свидетелем… как офицеры партизанского командира убивали…
— А как фамилия этого командира, не знаете?
— Рябиков, говорили. Он на «Свири» долго в трюме сидел.
Павловский покраснел. «Значит, всё-таки убили Рябикова», — с ужасом подумал он.
— Расскажите подробно, товарищ Тимошевский, обо всём, что вы видели и слышали. Мы о смерти Рябикова ничего не знаем.
— Как его убивали, я не видел, товарищ комиссар. Но накануне нашего отхода с Камчатки после обеда вызвали меня на катер. Я мотористом был. Сам старший офицер Ипподимопопуло сел на руль, и пошли мы за Сигнальный мыс. Смотрим, там у скал, на берегу, человек пять армейских офицеров. Один с карабином. Вдруг видим: он размахнулся и бросил карабин далеко в воду, а сам пошел обратно к мысу. За ним остальные шагают. Тут мы подошли к этому мысу, застопорили мотор, и я увидел мертвое тело. Голова в воде, ноги меж камней раскинуты. Вода вокруг красная от крови. Ипподимопопуло приказал катерному матросу привязать к ногам расстрелянного колосник и крепкий линь. Отбуксировали мы тело подальше от берега и утопили. Когда топили, Ипподимопопуло нам сказал: «Ни за что погиб человек. Вечная ему память. А вы, ребята, если хотите жить, никому ни слова!» Вернулись мы на корабль, и мне казалось, что я его убил. Пособлял, во всяком случае… И сейчас не могу успокоиться. Вот и пришел к вам покаяться…
Павловский был потрясен. Прошла минута, пока он нашел нужные слова:
— Хорошо сделали, что рассказали, товарищ Тимошевский. Вы ни в чём не виноваты, кроме службы в меркуловском флоте. Но не вы один в этом виноваты.
— А во Владивостоке, товарищ комиссар, меня за это накажут?
— Свидетелем, если потребуется, вызовут. А раз мы вас приняли — значит, простили. Теперь вы должны честной службой оправдать наше прощение и доверие.
— Я постараюсь, товарищ комиссар.
Когда Тимошевский ушел, Павловский долго не мог заснуть. Он думал о том, сколько ещё таких подлых расправ спрятано в памяти белых солдат и офицеров. Теперь, когда они побеждены и изгнаны, совесть мучает лучших из них. И они ищут от неё спасения или в чистосердечном признании, или в беспробудном пьянстве, или, наконец, кончают с собой. Ему чудилось тело Рябикова, тайно погребенное в черной глубине Авачинской губы, и много других истерзанных тел, расстрелянных, зарубленных, запоротых белогвардейцами в городах, селах, на льду рек, в дремучей тайге.