Спиной вперед спустившись по ступенькам, он стал пятиться в пустыню: десять шагов, двадцать… Дверь черного хода парикмахерской распахнулась настежь, и оттуда выплеснулась бурлящая людская волна. Стрелок мельком увидел Сильвию Питтстон и открыл огонь. Люди оседали на корточки, опрокидывались назад, переваливались через перила и падали в пыль. В негасимом лиловом свете дня они не отбрасывали теней. Стрелок понял, что кричит. Все это время он кричал. Ему казалось, что вместо глаз у него треснутые подшипники. Яйца поджались к животу. Ноги одеревенели. Уши налились чугуном.
Барабаны револьверов опустели. Клубящаяся толпа ринулась на него, таинственным образом превращаясь в Глаз и Руку, стрелок же, не двигаясь с места, не умолкая, перезаряжал оружие; его мысли рассеянно блуждали где-то далеко, а пальцы ловко, сноровисто заполняли барабаны. Можно ли было вскинуть руку; объяснить, что этому — и другим — приемам он обучался четверть века; рассказать о револьверах и освятившей их крови? Словами — нет. Но руки стрелка могли поведать собственную историю.
Когда стрелок закончил перезаряжать револьверы, толпа была уже на расстоянии броска — палка ударила его по лбу, содрав кожу. На ссадине выступили капельки крови. Через пару секунд расстояние позволило бы преследователям схватить стрелка. В первых рядах он увидел Кеннерли с младшей дочкой лет, наверное, одиннадцати; Суби; завсегдатаев питейного заведения Шеба — двоих мужчин и особу женского пола по имени Эйми Фелдон. Все они получили свое, и те, кто был позади них — тоже. Тела валились на землю с мягким глухим стуком, как вороньи пугала. В воздухе, точно ленточки серпантина, разматывались струйки крови и мозга.
На мгновение они испуганно остановились, лицо толпы задрожало и распалось на отдельные непонимающие лица. Какой-то мужчина с воплем бросился бежать, выписывая широкий круг. Какая-то женщина с волдырями на руках обратила лицо к небу и горячечно, гаденько захихикала. Старик, которого стрелок впервые увидел мрачно сидящим на ступенях коммерческой лавки, вдруг на удивление громко наложил в штаны.
У стрелка было время перезарядить один револьвер.
Потом появилась Сильвия Питтстон; она бежала прямо на него, размахивая руками — в каждой было зажато по деревянному распятию.
— ДЬЯВОЛ! ДЬЯВОЛ! ДЬЯВОЛ! ДЕТОУБИЙЦА! ЧУДОВИЩЕ! УНИЧТОЖЬТЕ ЕГО, БРАТЬЯ И СЕСТРЫ! УНИЧТОЖЬТЕ ЛУКАВОГО, УБИВАЮЩЕГО ДЕТЕЙ!
Он прострелил обе поперечины, разнеся распятия в щепки, и еще четыре пули вогнал женщине в голову. Сильвия словно бы сложилась гармошкой и заколыхалась, как накаленный жарой дрожащий воздух.