И Корт, который потчевал Роланда тумаками, зуботычинами, пинками, избивал в кровь, бранил, осмеивал и обзывал «сущим сифилисом», опустился на одно колено и склонил голову.
Мальчик с удивлением коснулся загрубелой, уязвимой плоти его шеи.
— Поднимись, смерд. В любви.
Корт медленно встал — возможно, бесстрастная маска крупных черт скрывала обиду.
— Пустая трата сил. Отступись, отрок. Я нарушаю собственный зарок. Отступись и жди!
Мальчик ничего не сказал.
— Куда как славно. — Тон Корта стал сухим и деловитым. — Час сроку. Оружие по твоему выбору.
— Ты принесешь свой посох?
— Как всегда.
— Многих ли посохов тебя уже лишили, Корт? — Это было равносильно тому, чтобы спросить, сколько мальчиков, вступив на квадратный двор за Большим Залом, вернулось новоиспеченными стрелками.
— Сегодня и одного не лишат, — медленно промолвил Корт. — Сожалею. Расплата для излишне нетерпеливого и для недостойного одна. Разве не можешь ты повременить?
Мальчик вспомнил, как стоял над ним Мартен, высокий, точно горы.
— Нет.
— Прекрасно. Какое оружие ты изберешь?
Мальчик ничего не сказал.
Улыбка Корта обнажила неровный ободок зубов.
— Довольно мудро для начала. Через час. Понимаешь ли ты, что по всей вероятности не увидишь более ни прочих, ни отца, ни сего замка?
— Мне ведомо, что значит изгнание, — тихо сказал мальчик.
— Ступай же.
Мальчик ушел, не оглядываясь.
В промозглом подвале под овином царила обманчивая прохлада и пахло паутиной и грунтовыми водами. Освещенный вездесущим солнцем, он не впитал ни капли дневной жары. Здесь мальчик держал своего сокола, и птице, кажется, было довольно удобно.
Давид состарился и больше уже не охотился в небе. За три года его оперение утратило сияющую звериную яркость, но глаза по-прежнему оставались такими же неподвижными и пронзительными, как всегда. Говорили, будто с соколом нельзя подружиться — разве что ты и сам сокол, временный гость на земле, одинокий, не имеющий друзей и не нуждающийся в них. Сокол не платит нравственности никакой монетой.
Теперь сокол Давид был стар. Мальчик надеялся (или для того, чтобы надеяться, ему недоставало воображения? Возможно, он просто знал?), что сам он — молодой сокол.
— Хэй, — негромко позвал он и протянул руку к насесту, от которого тянулась привязь.
Сокол ступил на руку мальчика и стал без движения. Он был без клобучка. Свободной рукой мальчик полез в карман и выудил кусочек сушеного мяса. Проворно выхватив угощение из пальцев мальчика, сокол заставил мясо исчезнуть.
Мальчик принялся осторожно гладить Давида. Если бы Корт увидел это, то скорее всего, не поверил бы… но Корт не верил и тому, что время мальчика пришло.