— Наверное, сегодня ты умрешь, — сказал Роланд, продолжая поглаживать птицу. — Ты, наверное, станешь жертвой, как все те птахи, на которых мы тебя натаскивали. Помнишь? Нет? Неважно. С завтрашнего дня сокол — я.
Давид стоял у него на руке — безмолвный, немигающий, равнодушный к своей жизни и смерти.
— Ты стар, — задумчиво проговорил мальчик. — И, возможно, не друг мне. Даже год назад ты предпочел бы этому кусочку мяса мои глаза, разве не так? Корт, небось, будет смеяться… Но если сойтись достаточно близко… ну, что, птица? Годы или дружба?
Давид не отвечал.
Мальчик надел на Давида клобучок, нашарил захлестнутые петлей за край насеста путы и с соколом на руке вышел из овина.
Двор за Большим Залом был, собственно, вовсе не двором, а лишь зеленым коридором, стены которого образовывали хитросплетения сильно разросшейся живой изгороди. Для обряда посвящения в мужчины он использовался с незапамятных времен, задолго до Корта и его предшественника, принявшего здесь смерть от колотой раны, нанесенной не в меру рьяной рукой. Многие мальчики покидали коридор мужами, через восточный выход, откуда всегда появлялся учитель. Этой своей оконечностью двор выходил прямо на Большой Зал, в мир света со всеми его интригами и достижениями цивилизации. Многие же — таких было гораздо больше — избитые и окровавленные, крадучись, убирались прочь через западный вход, откуда надлежало заходить юнцам. Им предстояло навеки остаться отроками. Западный выход смотрел на лачуги поселенцев и горы, за которыми лежали непроходимые варварские леса, а дальше — пустыня. Ставший мужчиной мальчик продвигался от тьмы и невежества к свету и грузу ответственности. Побежденный же мог только во веки веков отступать. Коридор был ровным и зеленым, как игровое поле. Точно пятьдесят ярдов длиной.
Обычно оба входа бывали забиты взбудораженными зрителями и родственниками, поскольку посвящения вычислялись заранее, как правило, с большой точностью: чаще всего совершеннолетие приходилось на восемнадцать лет (тот, кто не прошел своего испытания к двадцати пяти годам, обычно соскальзывал в безвестность и становился свободным землевладельцем, не в силах взглянуть в лицо жестокой — «все-или-ничего» — реальности поля и испытания). Но в тот день там были только Джейми, Катберт, Аллен и Томас. Не пряча испуга, они, разинув рты, сгрудились у входа для мальчиков.
— Оружие, балбес! — страдальчески прошипел Катберт. — Ты забыл оружие!
— Оно при мне, — отрешенно отозвался мальчик, смутно недоумевая, достигла ли уже новость центральных зданий, матери — и Мартена. Отец охотился и должен был вернуться лишь много недель спустя — к легкой досаде мальчика: Роланду казалось, что у отца он нашел бы если не одобрение, то понимание. — Корт уже пришел?