Мать и Гледис сварили в огромных котлах густой суп и весь день раздавали его в большом зале, чтобы каждый мог побыть в тепле и укрыться от дождя хотя бы на несколько минут.
Однако, несмотря на суету с мясом, это оказалось слабым утешением. Небо по-прежнему было покрыто тучами, и, даже когда прекращался дождь, солнца видно не было. Дети простужались, и один из стариков умер.
И однажды какой-то младенец заплакал не от голода, а от жара, и к ночи умер на руках матери.
После этого разом заболело много людей, пораженных недугом в одночасье, и те, кто не умер сразу, лежали слабые и ко всему безразличные.
За несколько дней появилось столько мертвых, что мы не успевали хоронить их, и по углам затаилось отчаяние.
С самого начала мать во всем принимала участие, превратив большой зал в лазарет, помогая Кети готовить снадобья и пытаясь, по возможности, обнадежить и успокоить людей.
— Госпожа, — прошептала однажды вечером лекарка, — у нас на исходе травы.
— Делай все, что в твоих силах, — ответила мать. — Разве в сундуке в семейной комнате нет трав?
— Возможно, и есть, — сдержанно ответила Кети, — но они предназначены на случай крайней необходимости для тебя, короля и ваших детей.
— Я не могу представить себе более крайней необходимости, — отрывисто сказала мать. — Бессмысленно хранить их, когда они нужны сейчас.
Ее голос прозвучал скорее устало, нежели резко, будто мама весь день пробиралась по бесконечной трясине. Она со вздохом отослала Кети наверх за оставшимися травами.
Итак, из наших последних запасов были сварены новые порции снадобья, и Кети склонилась над горшками, тряся головой и бормоча заклинания, пытаясь спасти целую страну.
К концу первой недели после начала эпидемии менее чем половина от обычного количества людей были в состоянии собраться на обед в большом зале. Мы, сжимая в руках миски с отменным супом, сгрудились вокруг огня, потому что соломенные тюфяки с больными заняли почти все свободное место, и расставить столы было негде.
Когда с едой покончили, Нидан, предводитель королевских воинов, сделал знак слушать его, и люди замолчали.
— Мы обречены, — начал он, вглядываясь в измученные лица сидящих около огня. — Это дело богов, разгневанных какими-то нашими поступками или чем-то еще, что мы оставили недоделанным. И если мы хотим выжить, то должны найти способ умилостивить их.
В ответ раздалось согласное бормотание, но кто-то заметил со смесью отчаяния и гнева:
— Как нам узнать, какого из богов нужно умилостивить и каким обрядом? — Сразу возник ожесточенный спор между сторонниками каждого известного в Регеде бога, и наконец мой отец потребовал тишины.