– Ешьте, ешьте, — улыбаясь в бороду, приговаривал дед, звали его Федором: Федор Рыбий Зуб — вот так вот кликали, за то, что был у деда — давно уже — гребень работы искусной, из рыбьего зуба — моржового клыка — вырезанный. А кроме гребня, еще и рукоять ножа, и даже ложка — все из рыбьего зуба. Оттого и прозвище.
Голова у Федора круглая, борода седая, на немецкий манер подстриженная, внуки — трое мальцов — вон они, налимов только что выловленных на кукане тащат — такие же круглоголовые, как и дед, курносые, веснушчатые, смешливые…
– А вы теперь тут, в шалаше жить будете? Али — под лодками? Тут мнози так жили. Вон хоть Ванятка, с Прусской бег… ой… Ну, Ванятка, жердина такая, худая — тоже тут жил, покуда водяник не утащил в Волхов.
– Кто-кто? — усмехнулся Миша.
– Водяник! Это уж такой… такой… — старшенький мальчишка, а за ним и его братцы, проворно перекрестился. — Такой страшный… Он там, на дне живет. И всех — мнозих — топит, к себе забирает… кто по нраву.
– А вы, значит, ему не по нраву? — облизав ложку, хохотнул Авдей.
Мальчишка улыбнулся:
– Не-е, мы буйные.
– Это уж точно — буйные, — подтвердил дед. — Никакого с ними сладу!
– Так это ж хорошо! — Михаил потрепал парнишку по волосам. — Весело.
На вымоле, почти у самой воды, пылал, догорая, костер, и первые лучи утреннего веселого солнца, разгоняя туман, уже чертили на волнах узкую золотую дорожку. Кричали чайки.
Онисим Ворон явился вместе со всеми лодочниками, другой Мишин знакомец, Онуфрий Весло, еще не вернулся из дальнего пути в Ладогу. Лодейка у Онуфрия большая, вместительная — много чего поместится, вот и заказывают люди. А Онисим что ж — перевозчик. Челн есть — и то отрада. В монастырь какой кого отвезти, в лес, за ягодами-грибами, за рыбой — к присмотренному да прикормленному омутку… Пару «кун» в день… на жизнь хватало, да еще и оставалось немного. И вообще, Михаил давно уже сделал для себя вывод о более справедливом здешнем общественном устройстве, куда более справедливом, чем современное ему российское. Всякий трудяга здесь мог спокойно прокормить и себя и многочисленную семью, у всякого же имелась изба — пусть даже маленькая — и хозяйство. А у кого не имелось — тот шел к боярам или к житьим. В ряд, за купу, в холопи… С голодухи никто не помирал, жили люди новгородские, можно сказать, хорошо, зажиточно. Всего всем хватало… Это только бояре-кровопивцы алкали. Все им, паразитам, мало!
Основное — хлебушек — как с некоторым удивлением понял из разговоров Михаил — вполне рос себе и на скудных новгородских почвах: озимая рожь, яровая пшеница, бывали, конечно, неурожаи, и тогда уж приходилось покупать жито на понизовых землях или в той же Швеции. Но редко такое бывало, уж куда реже, чем написано в высокоученых трудах-монографиях, что штудировал когда-то Миша, будучи студентом.