Ветер усилился, натащил на все небо сизые холодные тучи, даже стал накрапывать дождик, правда, недолго, когда путник, припрятав лук и стрелы в придорожных кустах, подходил к околице, дождик уже кончался, а в разрывах туч приветливо сверкали голубые лепестки неба.
Из крайней избы, вросшей в землю, казалось, по самые окна, вдруг вышла сгорбленная старушка в зеленом цветастом платке и ватнике. Поежилась, взглянула на небо и, перекрестившись на макушку видневшейся за высокими кустами церкви, схватила в руки увесистый колун, с размаху хватанув им большую сучковатую чурку.
– Помочь, бабушка? – подойдя ближе, поинтересовался беглец.
Старушка с готовностью обернулась:
– А и помоги, милый. Чай, из города будешь?
– Оттуда!
Алексей ухватил колун, размахнулся…
– Эх! Привыкли руки к топорам… Хэк!
Чурка разлетелась надвое, словно человеческая голова под саблею янычара… Нет, не так! – словно голова янычара под мечом акрита! Да, так куда лучше… Хэк!
– И ловок же ты колоть! – умилилась бабуся. – Не скажешь, что и городской.
– Корни-то из деревни, бабуля!
– Оно и видно. Молочка не хочешь ли?
– Не откажусь.
Расколов чурку, протопроедр аккуратно прислонил колун к завалинке, поросшей пожухлой осенней травою.
– Ну ты тут посиди, а я вынесу. Изба-то у меня для тебя маловата. Тебя как звать-то?
– Алексей.
– Алексий, значит… А я – Пелагея. Пелагея Ивановна.
Старушка скрылась в избе и, немного погодя, вышла, неся в руках глиняную крынку:
– Пей, Алексий. На здоровьице. На вот и хлебца – сама напекла.
Протопроедр с удовольствием выпил холодного – зубы сводило – молока с горбушкою хорошо пропеченного хрустящего ржаного хлеба. Потянулся:
– Может, чего еще помочь, Пелагея Ивановна?
– Да у тебя, чай, и свои дела есть. Ты чего пришел-то, Алексий? Небось, в магазин? Так зря – водки там нету. Третьего дня артельщики на тракторе приезжали – всю водку и выпили, а за новой Василиса еще не ездила.
– Василиса – это хозяйка магазина? – поднимаясь с завалинки, уточнил молодой человек.
Старушка кивнула:
– Она.
И тут же похвасталась:
– Племянницей мне приходится.
«А кроме племянницы, наверное, никого и нету, – почему-то подумал Алексей. – Иначе б дрова сама не колола».
– Одна я живу. – Бабуля словно подслушала мысли. – Муж, Федор, погиб еще в финскую, сына два было… тоже Господь прибрал, а внуков не дал… Вот одна и доживаю…
Муж в финскую погиб… Это ж сколько бабушке лет-то? Лет девяносто, уж никак не меньше. А ничего выглядит – дрова, вон, сама колет.
– Спасибо, Пелагея Ивановна, за молочко, – поблагодарил он.
– Ништо. Тебе спасибо. Помог вот… Рыбы-то наловил?