— Собирай свои вещи. Ты пойдешь со мной.
— Я распорю твой живот!
— Ты пойдешь со мной, — повторил Никейл, — или я убью твою мать и силой уведу тебя отсюда.
— Ублюдок!
Горькая ирония промелькнула у Никейла. Ведь это его собственный ублюдок так обозвал его.
Выражение глаз Лесли изменилось, в них промелькнула хитрость.
— Куда ты его возьмешь? В Галлхиел?
— Да, — солгал Никейл. — В Галлхиел. — Он знал, что амбиции Лесли еще не умерли. Она отправит своего детеныша туда, и не имеет значения, какой опасности он будет там подвергаться. Она всегда желала только Галлхиел.
— А Лаоклейн? Он разрешит мальчику там находиться?
— Да.
Никейл следил за одолевавшими ее эмоциями по глазам, потому что лицо ее было непроницаемым. Она повернулась и посмотрела на своего сына с лаской и нежностью. Было ясно, что она любила его, но ясно также, что она принесет его в жертву, если понадобится.
— Иди с ним.
— Но, мама, они же наши враги, которые поклялись разрушить этот замок и все, что находится в нем.
Никейл поразился. Неужели она говорила все это своему сыну?
— Этот человек — твой отец. Он не позволит причинить тебе никакого вреда.
— Ты же говорила, что мой отец отказался от меня, так же как и я от него. — В голосе Гавина звучала боль, хотя выражение его лица ничего не отражало, так же как и у Лесли.
Лесли взглянула на Никейла:
— Поклянись, что ему не причинят никакого вреда.
Никейл смотрел не на нее, а на своего сына.
— Клянусь всем святым, что у меня есть, что не причиню вреда моему сыну.
Лесли отвела своего все еще растерянного сына в сторону. Никейл позволил ей это, не имело значения, что она скажет ему сейчас. Они уедут, и пройдет немало дней, прежде чем она узнает, что мальчик не в Галлхиеле, но он будет вне досягаемости для нее.
Гавин чувствовал, как земля буквально закачалась у него под ногами, как рушился мир вокруг него. Его заставляли покинуть то, что было ему привычно и знакомо, и отправиться с человеком, который отверг его, с человеком, который, как утверждала его мать, поклялся убить их всех. Сейчас этот мужчина связал себя клятвой, дав обещание, что никогда не причинит никакого вреда Гавину. Что же это за человек, который так легко может давать обещания? И почему его мать, которая никому не доверяла, поверила этому мужчине?
Гавину не к кому было больше обратиться, и он остро почувствовал утрату. Только мать наставляла и руководила им, и он не знал, как заставить ее отказаться от своего решения. Он искал огонек сумасшествия, который иногда вспыхивал в ее глазах, почти надеясь отыскать его, зная, что можно было не обращать внимания на слова, которые она произносила в такие моменты, но только не в этот раз. Ее глаза были ясными, а взгляд — тяжелым.