Подземелье глухо гудело. Сюда явственно доносились отзвуки русских бомб и снарядов, рвущихся на улицах Берлина.
Подумать только, русские штурмуют Берлин! Берлин, цитадель его власти, его величия, где он приносил клятву верности силе оружия. Сегодня, в день его рождения, когда ему праздновать бы свой юбилей, его поздравляют разрывами бомб и снарядов, рвущихся прямо над головой.
Злой и мрачный, он встал с кровати, лениво потянулся, уселся в глубокое кресло. Поглядел на часы. Уже утро. Наверно, взошло солнце. Он не видел его много недель сряду. Ему и теперь не хотелось видеть ни солнца, ни горящего Берлина.
Одевшись, прошел в кабинет. На столе стопка поздравительных телеграмм. Прочитал их одну за другой. Все славословия. Лесть и лесть. Сколько пожеланий многих лет жизни! А скорее всего, каждый с готовностью проводит его в могилу.
Гитлер машинально пересчитал телеграммы и вздрогнул от неожиданности. Тринадцать. Роковое число. Он всю жизнь боялся тринадцати. Судьба обрекла его тринадцать лет добиваться власти и тринадцатый год устрашать ею всю Германию, весь мир.
И все же его никто не оспорит, силу власти можно отстаивать лишь силой и он может либо жить, владея всем, либо не жить вовсе. Aut vincere aut mori![50]
Что ж, еще не все потеряно. Может, русские и американцы столкнутся на Эльбе, с которой он стягивает все войска к Берлину? Может, вместе с англосаксами он еще опрокинет русских? Ведь есть у него силы. В одном Берлине пятьсот тысяч. Миллион войск у него в Чехословакии и Баварии. Есть и другие армии...
Воспрянув духом, он весь день принимал поздравления все еще настороженно прислушиваясь к глухому гулу русской канонады.
Изо дня в день шли совещания, слушались доклады генералов, отдавались приказы, выполнять которые становилось все невозможнее. На улицах Берлина и на всех фронтах командовали только русские офицеры и генералы. И Гитлеру стало вдруг ясно, что он похож теперь на безвластного властелина, которого еще боятся, но уже не слушают. Кто он такой: чудовищное ничтожество или ничтожное чудовище?
В глубоком подземелье имперской канцелярии царила зловещая тишина. Даже монотонное гудение вентиляторов казалось гнетущим и мертвящим. Сотни эсэсовцев по-прежнему несли службу охраны, проверяли пропуска, и на их лицах ощутима печать неотвратимой обреченности.
Пусть в Берлин стянуты огромные силы, мобилизованы фольксштурмовцы, вервольф, гитлеровская молодежь, пусть гибнут там наверху и пятнадцатилетние мальчишки, и шестидесятилетние старики — Германию уже никто не выручит и ничто не спасет. Катастрофа неизбежна.