Каждый день огонь и дым, кровь и смерть. Бесчисленны могилы его друзей, его боевых побратимов, у изголовья которых на почетный караул стало само бессмертие. Это он спас родную землю, спас миллионы людей, спас от гибели человеческую цивилизацию. Все он, советский солдат!
И вот безоговорочная капитуляция! Мир! Бессмертная победа!
Есть ли слова, которых ждали больше!
— Ура, победа! — все громче кричали бойцы. — Ура!
Разве можно остановить бурю, сдержать ураган, приказать успокоиться разбушевавшемуся морю! Бойцы снова бросились к самолету.
Жарова, Березина, Думбадзе — всех их подняли на руки и под несмолкаемое «ура» стали подбрасывать в воздух...
Освободившись от солдатских объятий, Жаров отошел чуть в сторону и вынул пистолет. Березин молча последовал его примеру. Сразу все стихли.
— За павших, друзья! — тихо вымолвил полковник. — За всех, кто не дожил до яркого Дня Победы! — и троекратно выстрелил в воздух.
«За Самохина, за Леона!» — вслушиваясь в торжественные залпы салюта, сказал про себя Яков.
Думбадзе пригласил комдива в помещение фольварка, и офицеры склонились над картами. Огонь прекратили ровно в 23.00. Последний снаряд противника разорвался возле фольварка в четверть двенадцатого. Андрей вскипел. Вот варвары, и тут не обошлось без провокации! Полк смолчал.
— Бдительность и бдительность! — напоминал Жаров.
А за окном неумолчный гомон солдат.
— Эх, нашим бы сейчас на Урал телеграмму! — размечтался Тарас Голев. — Вот бы радостный переполох, а?
— Еще бы! — подхватил Азатов. — Наши уральцы завтра порадуются. Мы повоевали, а они поработали как надо.
— А мне бы хоть на минуту сейчас домой заскочить, — вздохнул Павло Орлай. — Такая радость!
А через час позвонил Черезов и доложил, что слышен гул моторов, удаляющихся с фронта к тылу. Не иначе уходят. Его доклад тут же подтвердил и Румянцев. Все переглянулись.
— До семи утра ни с места, — произнес Жаров. — Мы не можем нарушить приказа.
Однако все настороже. Машины и люди наготове. Никто не спит.
Радиоприемники не выключались. Всю ночь говорила Москва. Радовал ее ликующий голос. Гремели боевые советские песни, и лилась родная музыка.
И вдруг из репродуктора снова тревожный голос Праги:
— Говорит Прага... Нас расстреливают из танков и орудий. Пришлите помощь. Говорит восставшая Прага... Пришлите помощь! — и снова по-чешски: — Руда Армада, на помоц! На помоц!! На помоц!!!
— Ах гады! Задавить хотят! — кипел Глеб. — Эх, сейчас бы ударить и туда, и туда!..
— Не беспокойся, друг. Кремль не может не слышать такого голоса, — сказал Березин. — Не может не слышать!..