— Нет, ты скажи, мы будем вместе? — уже в который раз он задавал ей один и тот же вопрос.
Не отвечая, она не сводила с него синих глаз.
— Скажи же, скажи? — настаивал он снова. И хотя обещающие глаза ее отвечали яснее ясного, ему все же хотелось, чтоб были сказаны эти слова.
— Ну ответь же, ответь! — настаивал Никола.
— Любимый, хороший, — прильнула к нему Вера. — И я хочу того же...
Никола порывисто обнял ее.
— Только...
— Что только? — забеспокоился он, чуть ослабляя руки. — Что?
— Ты же не знаешь своих чувств. Не из кого выбирать — вот и полюбил. А начнешь теперь сравнивать и разлюбишь.
— Сумасшедшая! Я боюсь другого — ты разлюбишь...
Возвращаясь к себе, Вера повстречала Якорева, и они пошли вместе. Заговорили о любви, о дружбе, о верности. Искоса поглядывая на собеседницу, Максим вспоминал свою мальчишескую влюбленность в эту женщину. Удивительно хороша! Как и раньше, она напоминала ему молодую елочку, свежую и гибкую, немножко грустную и колкую. Она сказала ему, что очень любит Николу. А как же стена? Да, стена. Ведь сама говорила, что за старой любовью — как за каменной стеной. Ее ничто не разрушит.
Стена!.. Вера раскраснелась. Она поверила Николе, стена не нужна. Это, пожалуй, верно, и Максим не осуждает. Когда-то он любил свою Ларису, был верен. А пришло время — и нет любви. Все принадлежит другой.
Расставшись, он одиноко побрел по аллее вдоль узкого озера. В душе у него многое прояснилось, и весь разговор этот еще дальше отодвинул его Ларису куда-то далеко-далеко, так что не различить даже лица. Когда он пытался приблизиться к нему, перед ним оказывалось совсем другое лицо: не бледное, а обветренное и загорелое, не круглое, а чуть удлиненное; не пухлогубое, а с тонкими живыми губами, вся прелесть которых раскрывалась в ласковой озорной улыбке; и лицо не то с грустными серыми глазами, всегда устремленными куда-то вдаль, не то с веселыми, цвета морской воды глазами, в которых поминутно вспыхивают горячие золотники. Чье это лицо? Ясно, ее, Оли, шалуньи-озорницы, которая давно уже вошла в сердце, вытеснив оттуда Ларису. Он долго думал, что любит Олю как сестру. Дорожил этой любовью и берег ее. А вот пережили Витаново, и он всецело принадлежит одной ей.
У самого берега Максим увидел вдруг одинокую березку и в радостном изумлении остановился перед нею. Как Оля! Белоствольная красавица застенчиво наклонилась над водою и словно загляделась на свое-отражение. Пышнокудрая, она всякому, кто приближался к ней, обещала покой и прохладу. Максим щекою прижался к молодой шелковистой коре. Как знать, почему в душе проснулась вдруг неизъяснимая грусть и пробудила песню. Слова ее он сочинил сам, когда вспоминал про Олю в госпитале: