– Наталья!
Я обернулась: стоит. Послушался. Зачем я его вызвала? Ах, да! Деньги, дача! Сына надо спасать. На Феликсе – хороший серый свитер. Ботинки – старые, еще мной когда-то купленные. Вид потасканный, а в то же время заметно, что за собой следит, хорохорится. Убийца детей моих. Сыноубийца.
– Вот, – говорю я. – Увиделись все-таки.
Он стал серым, как его свитер.
– Я так и знал, – шепчет, – ты больна, Наталья. Наталья…
Я глажу его по щеке грязной, в земле, рукой. Он отшатывается.
– Идем домой!
– Да что ты! – говорю. – Какой там дом! У меня к тебе дело.
И протягиваю ему доверенность: «Я, Мартынова Наталья Николаевна, проживающая по адресу: Никольский переулок, дом 7, квартира 310, доверяю продажу своей дачи и получение денег Мартынову Феликсу Алексеевичу и т. д.» Число и подпись.
Он молчит, смотрит на меня. Со страхом смотрит. Ноги меня не держат, опускаюсь на скамеечку. Он надо мной возвышается.
– Бери, – говорю я. – Бери и действуй. Деньги твои.
– Ничего я не возьму, – отвечает он. – Ты не отвечаешь за свои поступки.
– Ты возьмешь, – сморщилась я, – еще как возьмешь! Это же пятьдесят тысяч, не меньше! Вспомни, какой там дом! Папочка, – и глажу бугорок, – каждую половицу вылизал! Мне деньги не нужны.
– Что? – спрашивает он, – что тебе нужно?
– Ты знаешь, что, – говорю я. – Феликс! Все деньги – твои!
– Наташа, – он схватил меня за плечи, – что с тобой?
– Возьми, возьми деньги, – шепчу я, – мне ничего не нужно.
Я вдруг зарыдала. Он сел рядом. Щека – правая, повернутая ко мне, – в земле. Я испачкала. Мой муж. Мой муж. Не мой муж. Муж, не мой. Объелся груш. Висит груша – нельзя скушать. Скушно. Пиши, пиши. Что было потом?
– Я помогу тебе, – шепчет он. – Но давай поговорим серьезно.
– О чем? – спрашиваю я.
– Наташа, – говорит он, – я не хочу тебя пугать, но как человек, тебе не посторонний, и отец нашей с тобой дочери…
Я опять сморщилась. Но тут же мне пришло в голову, что надо обязательно удержать его здесь, просидеть с ним здесь, на могиле, сколько можно, потому что – она вернется! Почему-то я была уверена, что она вернется.
– Ты видел нашего сына, – говорю я, – мертвым?
Он вскочил:
– Опять! – закричал он. (Разве можно так кричать на кладбище?)
– Что – опять? – говорю я. – Простой вопрос: смотри! – И достаю из сумки то, что мною было припасено – несколько фотографий из нашего семейного альбома (я ведь приготовилась к этой встрече!). – Смотри.
На первой фотографии – мы с ним в Сочи. Начало января. ТА моя беременность. Месяца четыре. Пляж, ни одного человека, я в плаще, со вздыбленными ветром волосами, он – в куртке-ветровке, наброшенной на голову, обхватил мои плечи и состроил рожу тому, кто нас снимает. Кто нас снял – не помню! Кто-то третий был с нами. Если всмотреться, то уже видно, как плащ топорщится на моем животе, как мой живот натягивает ткань, и там, под тканью, дитя мое, наверное, шевелится, наверное, толкает меня изнутри своей горячей ножкой, и поэтому я так радостно и блаженно смеюсь, привалившись к своему мужу.