Голос ее дышал такой ненавистью и отвращением, глаза горели такой ужасной злобой, что Рамери в раздумье покачал головой. Кроме того, несмотря на свое восхищение мудростью Аменхотепа, он вовсе не считал его таким могущественным, как говорила Эриксо, но ей было лучше знать, и она, видимо, следила за ним.
– Я, разумеется, не стану принуждать тебя искать Аменхотепа, раз это до такой степени тебе противно, – сказал он. – Но сам я попытаюсь, так как считаю своим долгом, если возможно, освободить друга, который ради меня открыл секрет таинственного зелья, не подозревая, что в самой его лаборатории таится измена. Я исполню все, что в пределах моих сил, что налагает на меня дружба и справедливость. Но ты неблагодарна, Эриксо, к человеку, который, несмотря на все, был твоим благодетелем. Подумай, какая участь ожидала тебя, если бы такую красавицу, как ты, купил другой? Он же, несмотря на свои права господина, уважал тебя, избавил от всякой работы и дал тебе необыкновенное для женщины образование. Этот дом, который ты называешь темницей, был тебе отцовским кровом, и если он держал тебя взаперти, то, конечно, для того только, чтобы твой ум и твое тело созрели прежде, чем выдать тебя замуж за достойного человека. Что бы он дальше стал с тобой делать? Что особенного мог представлять из себя ребенок для человека, облеченного таким необычайным могуществом? Ты поступаешь дурно, Эриксо, не желая помочь вернуть к жизни человека такого полезного, хранителя великой науки, которого ты не понимаешь и не ценишь, а судишь по–детски!
То краснея, то бледнея слушала его Эриксо. Рассудок подсказывал ей, что Рамери говорит правду, инстинкт шептал, что Аменхотеп опасен и что вернуть ему свободу – значит снова очутиться в положении мышонка в лапах тигра. Если он не желал ее для себя, то в то же время не делал намека на то, что намерен выдать ее замуж, совершенно забывая, что она – существо живое и молодое, что жилах ее течет бурная кровь, а сердце полно порывов и жаждет счастья.
– Нет! Пусть он остается там, где находится теперь! – воскликнула она.
Быстро повернувшись, она бросилась вон из комнаты; ей не хватало воздуха, она задыхалась. Прижав руки к груди, она промчалась по залам и галерее, направляясь в сад.
Поглощенная своими думами, она ничего не видела и не слышала; стремительно спускаясь с лестницы, она споткнулась и упала бы, если бы две сильные руки не подхватили ее на лету. Это был Галл, возвращавшийся от проконсула. Он был разгорячен вином, так как пир был грандиозен. Когда он почувствовал в своих объятиях нежное и гибкое тело Эриксо, его обычное артистическое восхищение превратилось в страсть.