Я вновь создал Вас чайной розой,
шиповниковый парафраз.
Но вот когда срывал
сквозь слезы,
то все забыл,
как в первый раз…
Смотрю, в бутылке пива – роза?!
«Вы кто?» – спросил я, как сейчас…
Во мне Ты вспыхнула занозой.
Я вспомнил все —
в последний раз…
1988
Ты разъята природой на сотни причин
избегать меня днем, —
своих глаз опасаться —
и светиться печалью вчерашних мужчин,
когда полночь течет сквозь тебя,
как сквозь пальцы,
поцелуем свернувшись на каждом из них,
обходя безымянный словами своими… —
и во сне очутиться
одной – за двоих,
подыскав с удивлением
этому имя…
1987
Все это не более чем просто душа,
когда я хочу удержаться в сознании,
исполнив тебя в полный рост,
не спеша,
часть тени украв у тебя на прощание…
Как ты в полный голос сейчас хороша!
Неси в поцелуй свое тело певучее.
Замолкла —
как не было.
Так, впрочем, лучше, —
все это не менее
чем просто душа.
1988
От «Аве Мария», зависшей салютом,
до глаз итальянских и русских былин
судьба дала шанс мне в четыре минуты,
и мне захотелось,
чтоб ты была им.
Бессмертье чужое,
каким же мне утром
со скоростью музыки в небе кружить,
когда на тебя отвели мне минуты,
а позади – или ночь, или жизнь?..
Иль будущее…
Так что, землю минуя,
оплачиваю ежедневный тариф.
Ведь счастья осталось четыре минуты,
а музыки в легких —
минуты на три.
Опять не ко времени я,
но уюта
вдруг так захотелось…
Подъемлю чело.
Вот кончились счастья четыре минуты.
А за душой никого,
ничего…
1988
Вот и все, что в это утро было:
на челе сквозных ветров настой,
в русский крест засыпана рябиной
волчья проседь в гриве вороной.
Всех и вся заставши в плагиате,
с каждым разом умирать устав,
поцелуй, не знавший отлагательств,
бледневеет в сжатые уста.
Вздрагивая мраморною стелой,
где лишь взгляд до гибели живой,
сквозь упрямо-будничное тело