Теплый ветерок поглаживал лицо Соловцева, пошевеливал волосы. А еще говорят, что в Ленинграде лета нормального не бывает. Как на подбор стоят деньки, никакого юга не надо.
Как-то там моя Тамара Николаевна, каково ей на экваторе? Геннадий Павлович бросил взгляд на Тамарину, в рамочке, фотографию на книжной полке. Тамара в лихо заломленной его фуражке озорно улыбалась со снимка. Томка, Томка…
А не подремонтировать ли ей квартиру, пока время есть? Потолки тут плевые, обои достану, краска у нее припасена. Приедет-обрадуется. А заодно и книги переберу.
Довольный принятым решением, Геннадий Павлович потер ладони и вдруг почувствовал зудящее беспокойство, источник которого находился где-то на улице. Точно-на улице. Он вернулся к окну, высунулся, оглядываясь.
От далекой трамвайной остановки двигалась странная фигура, согнувшаяся под какой-то тяжестью. Соловцев прищурился, всматриваясь: мужчина тащил на спине здоровенную круглую столешницу-и не на спине, а на плечах и загривке; руками вцепился в края, голову придавил, чудак. А столешница, видать, старинная, дубовая, ого-тяжелая!..
Геннадий Павлович уже нес эту самую столешницу, помогая владельцу, лица которого так и не разглядел за дальностью расстояния.
А тот, как и положено, забеспокоился, остановился было, снова тронулся, вертя головой под полегчавшим грузом… Так и трудились они вдвоем; даже когда столоносец пропал из пределов видимости, скрывшись за магазином, Геннадий Павлович еще некоторое время ощущал напряжение, постепенно слабеющее.
"Вот, стало быть, как оно оборачивается, вот как…-взволнованно думал он, расхаживая по комнате.-А ведь я вначале почувствовал, а потом уж увидел. Потому-то я и выглянул, что почувствовал. А что я почувствовал? Тяжесть бандуры этой? Нет, груз я ощутил потом… А прежде, прежде что? Дада, засвербило в душе. Именно. Интересно…
Что-то новенькое… Получается, и не видя, чувствую уже? "Штукам-то эта прогрессирует, расширяется, круги по воде… Что же дальше, Геннадий Павлович? И какое ощущение неприятное! Свербящее, настырное… Вот не выглянул бы да не помог – так бы и остался с этим ощущением…"
Соловцев расхаживал, круто разворачиваясь: от двери до окна, от окна до двери.
"Если уж не видя чувствовать,-надолго ли тебя, майор, хватит? И почему, кстати, сейчас я ничего не чувствую? Сейчас-то почему не свербит? Неужто никто ничего не тащит? Да быть того не может!"
Геннадий Павлович снова выглянул на пустырь.
Конечно, несут, однако нагружены люди побожески. Таких, как давешний столоносец, таких-Соловцев подыскивал определениетаких изнемогающих, вот именно, таких не видно. Тяжко ему было, вот я и почувствовал.