– То-то и есть, что некому!-сурово глянув на нее, подтвердила старуха.-Томка его в Африке прохлаждается, а он небось сохнет по ней. И что ж это нынче с бабами поделалось, господи ты боже мой! Ну мыслимое ли дело: от живого мужа-да за границу! А ведь такой хороший человек!
– Хороший человек! – дружно подтвердили и вторая старуха, и молодая мать.
…Геннадий Павлович шел через пустырь, воочию представляя себе этот скамеечный разговор. Он усмехнулся невесело. "Все правильно,-подумал он,-как же им меня не жалеть?"
Кто-либо из встречавших Соловцева месяц назад не узнал бы в нем, теперешнем, прежнего Геннадия Павловича-так разительно изменили его последние недели… Под глазами залегли синяки, запали виски и щеки, побелели, обескровясь, губы. Он привык к постоянной боли в груди, вот только к одышке и холодному липкому поту не мог привыкнуть.
"Все правильно,-думал он, прибавив шагу, – все правильно. Долг свой ты исполнил, факт. Теперь с Семенычем разобраться, а то он в больнице совсем завял. Как он еще позвонить мне решился? А хитер старик: голос бодренький, острит, посмеивается, и все-то у него там хорошо, распрекрасно, и не вздумайте, мол, приходить, а то обижусь, рассоримся всерьез".
Геннадий Павлович привычно огладил сердце. Под ладонью прошуршала бумага. Там, в кармане кожанки, лежало только что вынутое из почтового ящика Томкино письмо. Томка моя, Томка… Увидеться бы! А вот и трамвай.
Геннадий Павлович протиснулся на заднюю площадку и расслабился, приготовившись к долгому пути в противоположный район города.
Коротая дорогу, он стал вспоминать по дням последний месяц, с того переломного, этапного в своей жизни дня, с поездки в Пушкин, когда он со всей ясностью осознал свое призвание, свое Дело, свою обязанность на земле. Ради этого стоило тратить сердце.
Он понимал, что вряд ли протянет долго,слишком уж очевидны симптомы. Что ж, – тогда вместе с ним исчезнет и это его свойство.
Исчезнет, как и появилось: ниоткуда и в никуда. Он знал, что делает, что его ждет.
Геннадий Павлович добрался до больницы, отметился в регистратуре, раздобыл халат и направился через вестибюль к лестнице. Хирургия помещалась на третьем этаже.
– Геннадий Павлович,дорогой!
По каменным шашкам вестибюля, призывно маша рукой, весело спешил к нему Иван Семенович.
– Здесь я, здесь! Здравствуйте, Геннадий Павлович!
– Здравствуйте, Иван Семенович.
Пожимая руку Кошкина, Геннадий Павлович испытующе оглядывал его. Что ж, внешне вполне прилично: выбрит, бодр, улыбается жизнерадостно.
– Что ж вы не позвонили мне сразу, как в больницу попали? Ай-ай, коллега, забыли про уговор? – попенял ему Соловцев. – И почему вы тут, а не в палате?