— Разница в том, — вздохнул я, — что изюму и черносливу от наших фобий ни жарко ни холодно, а вот еврею антисемитизм весьма неприятен. А уж как неприятно будет твоему деду узнать, что бойфренд ее внучки — еврей…
— А зачем? — быстро спросила Катя.
— Что — зачем?
— Зачем ему об этом узнавать?
— Затем, что так оно и есть. Затем, что это правда. Или ты предлагаешь мне и дальше делать вид, что все зер гут?
— Саша, прошу тебя, — покачала головой Катя, — не надо ничего ему говорить. Если он узнает, то страшно разозлится.
— Ну, разозлится, — пожал я плечами. — Ничего не поделаешь, се ля ви.
— Но ведь он тогда запретит мне с тобой видеться! — с ужасом сказала Катя.
— И ты его послушаешься? — возмущенно ответил я.
— Саша, милый, любимый, — быстро заговорила Катя, — ну пойми же меня. Ведь я тебе рассказывала, что мои родители погибли в автокатастрофе, когда мне еще и года не было. Мой дедушка был для меня всем — и мамой, и папой, и дедушкой, и бабушкой. Он души во мне не чаял, он дал мне прекрасное воспитание, он нанимал для меня лучших гувернанток, и при этом всегда был моим добрым другом, с которым я обо всем могла посоветоваться. Он сделал меня такой, какая я есть, он сформировал мою личность — а ведь ты, Сашенька, всегда говорил, что любишь меня именно за ум и личные качества, а не только за красоту. Я очень люблю дедушку, очень!
— Да уж, конечно, — не удержался я от сарказма, — куда мне тягаться с таким соперником…
— Саша, — сказала Катя умоляющим тоном, — ну зачем же ты говоришь глупости? Я люблю дедушку, но я и тебя люблю, и какое же тут соперничество? Это же совсем разные вещи. Саша! Не заставляй меня выбирать между вами! Прошу, умоляю, заклинаю тебя — не заставляй меня выбирать!
Последние слова она произнесла уже сквозь слезы, после чего заревела во весь голос и судорожно затряслась.
Разумеется, я поступил как настоящий мужчина при виде слез любимой женщины. Я обнял Катю, покрыл ее лицо поцелуями, вытер ей слезы и постепенно успокоил.
Больше в этот вечер об антисемитизме Бориса Глебовича не было сказано ни слова. В таких случаях у нас в Союзе обычно говорят «замнем для ясности».
* * *
— Ну что, старик? — спросил меня на следующее утро папа. — Познакомился ты вчера с ее дедом?
— Познакомился, — ответил я односложно, не желая вдаваться в подробности.
— Что за тип? Действительно граф?
— Граф, граф, — кивнул я. — И вид у него действительно такой… графский.
— Может, пригласим его к нам? Или побрезгует?
Конечно же, папа шутил — но мне было совсем не до смеха.
— Подумаю, — придал я своему голосу беспечный тон, с некоторым ужасом представляя себе реакцию Бориса Глебовича на семитскую внешность моих родителей.