* * *
И снова пришла суббота. И снова меня пригласил Борис Глебович. Причем на этот раз не на ужин, а на обед.
А за обедом вдруг выяснилось, что Кате нужно срочно бежать на репетицию церковного хора. Конечно, она пригласила меня с собой, но я отказался — что поделать, не очень-то я люблю церковные песнопения. Один раз уже пробовал посмотреть Катину репетицию — не понравилось нисколько.
— Ладно, Катенька, — улыбнулся граф, — мы с Александром тебя здесь подождем. А там, глядишь, и отужинаем все вместе.
Катя ушла, а Борис Глебович пригласил меня пройти с ним в его мастерскую. Я несколько удивился — трудно было представить такого благородного графа за столярным или слесарным станком — но все же последовал за гостеприимным хозяином.
Войдя в любезно открытую графом передо мной дверь, я замер, ибо увидел швейцара Пахома. Нет, не его самого, а только портрет — но как хорошо нарисованный! Мастерская оказалась художественной.
Потом Борис Глебович показал мне и другие картины, в основом портреты. Я понимал, что мне следует все эти произведения искусства как-то… прокомментировать, но мои познания в живописи были близки к нулю. Хотя манера, в которой картины графа были нарисованы, что-то (или кого-то) мне напоминала…
— Рембрандт! — вдруг вырвалось у меня. Действительно, я вспомнил советскую серию почтовых марок (которые собирал в детстве), на которой были изображены произведения великого голландца. Они действительно были похожи на те картины, которые я сейчас видел перед собой.
Борис Глебович расцвел буквально на глазах.
— Так вы, молодой человек, действительно полагаете, что мое, так сказать, творчество чем-то напоминает шедевры Рембрандта? А ведь это, Александр, мой любимый художник! Как сейчас помню, увидел я все это великолепие в Лувре…
И граф стал рассказывать о своей жизни во Франции, в которой оказался в 21-м году, через год после бегства врангелевских войск из Крыма. В Париже Борису Глебовичу пришлось нелегко — приходилось работать и таксистом, и официантом, и швейцаром — но он всегда успевал выкроить время для того, чтобы послушать лекцию-другую в Сорбонне, сходить в Лувр, прочесть тот или иной роман. Однако в 40-м всему этому пришел конец — во Францию вторглись тельмановцы. Записавшись добровольцем во французскую армию, граф Ягужинский после нескольких боев эвакуировался со своей частью в Англию, где и провел три года, оставшиеся до конца войны. Однако в Англии ему не понравилось, так что после подписания мира он немедленно переехал в ДВР — но Францию до сих пор вспоминал с ностальгией и любовью.