А девочки скажут ей тихо: "Дура ты, Женька. Сама виновата".
- У меня от тыквы живот болит, - говорит Сашка.
- Я ее на гражданке сроду не ел, - говорит кто-то.
Коля советует:
- А ты, Сашка, пойди сходи.
- Дурак, - говорит Сашка, - тыква вещь хорошая, только когда не сырая.
- А я борщ люблю, - говорят из темноты, - густой, чтобы ложка стояла. Мне никаких вареников не надо.
А у меня нету ложки. Я как без рук без ложки. Надо мною смеются, над щепочкой моей. И сам я смеюсь... А ложки-то нет у меня... И сапог нету. Были бы у меня сапоги, не так бы мы с тобой, Нина, разговаривали...
Нина, ты тоненькая такая. Вот мы идем с тобой по городу. Вот навстречу идет Женя. Она все понимает. И молчит. Дура она. А мы идем. А на мне черные брюки, белая рубашка с отложным воротничком, а через плечо - аппарат "лейка". И никакой войны.
- А еще я съел бы сметаны, - говорят из темноты.
Сколько ни хожу в штаб полка, сколько на Нину ни смотрю - она не замечает. А свои, штабные, говорят с ней просто: "Нина, дай кружку...", "Что, милая, устала?..", "Давай покурим...", "Здорово, Ниночка! Вот и еще раз увиделись!.." и обнимают ее. А она подаст кружку, улыбается, курит, сидя на ящике, и целует вернувшихся с задания, целует прямо в небритые щеки.
Это потому, что они свои. А кто они, эти свои? Они - штабные крысы. А я прихожу с бата-реи. Я жизнью рискую. У меня руки сбиты, шинель обожжена, губы потрескались. Но они - свои.
Я пролезаю в штабной блиндаж. Там тепло. Горит веселая пузатая трехлинеечка. Пахнет хлебом. И никого. Только Нина сидит с наушниками у приемника.
- "Дон", "Дон", я - "Москва"... Прием. "Дон", "Дон", я - "Москва", как слышно? Прием.
- Здорово, Нина, - говорю я развязно.
Она кивает мне. Это так по-приятельски, так хорошо. Это так неожиданно.
- Как меня слышно? Вот теперь хорошо? Прием... - Она снимает наушники.
- Садись, вояка. Отдыхай.
- Некогда, - говорю я и сажусь. На нары. И смотрю на нее. Она смеется:
- Ну чего уставился?
- Так. Давно не видел, как женщина смеется. Там ведь у нас, на батарее, женщин нет. Сашка вот Золотарев иногда улыбнется, Коля Гринченко, а женщин нет.
Она снова смеется:
- Этот ваш Коля сюда часто ходит. Все мне про свои геройства рассказывает. Не люблю хвастунов.
- Ты приходи к нам.
- Куда это?
- На батарею.
- Чайку попьем?
- Посидим покурим...
- Посидим покурим, - смеется она.
Какой я бравый был, когда вошел. Какой бравый! Даже пламя лампы заходило ходуном. А теперь оно не шелохнется.
- Хочешь, чайком напою?
- Я чай не пью, - говорю я. И усмехаюсь.