Джондалар нахмурился.
– Я надеюсь, тут нет моей вины. Плохо, конечно, что я оставил ее в таком неопределенном положении. Не хотелось бы думать, что я лишил ее возможности устроить семейную жизнь.
Эйла вопросительно взглянула на него.
– С чего вдруг такая мысль пришла тебе в голову?
– Но ты же сама сказала, что раз я оставил ее, то другие мужчины…
– Другие мужчины получили возможность приглядеться к ней. И если им не понравилось то, что они увидели, то при чем тут ты?
– В общем-то… да…
– Ты можешь винить себя только за то, что ушел, ничего не сказав. Наверняка она чувствовала себя обиженной и смущенной. Однако целых пять лет она могла заниматься поисками нового возлюбленного, ты ведь сказал, что ее считали самой желанной. Если она не смогла никого найти, то тут нет твоей вины, Джондалар, – сказала Эйла.
Немного помолчав, Джондалар кивнул.
– Ты права, – сказал он и вновь принялся раздеваться.
– Давай спать. Утро вечера мудренее.
Когда она забралась под теплое и уютное меховое покрывало, ее посетила очередная мысль.
– Если Марона так искусна в любовных играх, то почему у нее до сих пор нет детей?
Джондалар хмыкнул.
– Я надеюсь, ты права в том, что Дар Радости, посланный нам Дони, помогает зарождению детей. Тогда это можно назвать двойным Даром… – Он помолчал немного, приподняв край мехового покрывала со своей стороны. – Но ты права! У нее нет никаких детей.
– Опускай же скорей покрывало! Холодно! – громким шепотом произнесла Эйла.
Он быстро забрался на лежанку и прижался к ее уже согревшемуся телу.
– Возможно, именно поэтому она и не может найти мужа, – предположил он, – или, по крайней мере, отчасти поэтому… Когда мужчина решает объединиться с женщиной, то обычно ищет такую, которая способна подарить детей его очагу. Женщина может рожать детей и жить у очага ее матери или даже сама основать очаг, но мужчина может завести детей в своем очаге, только объединившись с женщиной, которая родит их. Если, живя с мужем, Марона не родила ни одного ребенка, то это могло сделать ее менее желанной.
– Это может быть обидно, – сказала Эйла, внезапно испытывая острое сочувствие. Сама она очень сильно хотела детей. Ей захотелось родить своего собственного ребенка уже тогда, когда она смотрела, как Иза рожает Убу, и Эйла была уверена, что именно ненависть Бруда позволила ей произвести на свет сына. Именно ненависть заставила его изнасиловать ее, и если бы он не взял ее силой, то новая жизнь так и не зародилась бы в ней.
Тогда она, конечно, не знала этого, но поняла все позже, внимательно наблюдая за своим сыном. В Клане Брана никогда не было детей, похожих на ее ребенка, и поскольку ее сын был не слишком похож на нее – на Других, – они решили, что он был просто уродливым ребенком Клана; но она видела, что он ребенок смешанных кровей. Конечно, он унаследовал какие-то ее черты, но в нем также проявились характерные черты людей Клана, и тогда ее вдруг озарило понимание того, что новая жизнь зарождается именно тогда, когда мужчина вводит свой орган в то место женщины, из которого потом появляются дети. Люди Клана вовсе так не считали, как, впрочем, и племя Джондалара, и любое племя Других, но Эйла была убеждена в своей правоте.