Тут мои кишки скрутил острый приступ… голода. Есть хотелось так, будто я неделю выращивал того червячка, морить которого предстоит теперь долго и основательно. Я попросил Кламиру еще немного потерпеть и посидеть около спокойно заснувшего больного. Особой надобности в этом я не видел, но на всякий случай решил не рисковать. Сам же на подгибающихся ногах направился в сторону больничной кухни. Повара начинают работать еще до рассвета, и у меня был шанс чем-нибудь разжиться.
Сухопарый старичок, одетый во все белое — халат, передник, косынку, и даже туфли, — только глянув на меня, молча кинулся собирать на стол. Предложенные им овсяная каша, хлеб, сыр и свежий отвар вызвали у меня не меньший энтузиазм, чем деликатесы в изысканном ресторане. Набивая желудок пищей материальной, я не забывал и о пище духовной, обменявшись парой рецептов с этим работником ножа и топора. Мясницким топором он в это время как раз и орудовал, нарубая порции мяса на обед. Когда-то этот старичок работал поваром в лучшем постоялом дворе города, но теперь сил у него не осталось готовить весь день для всё новых и новых постояльцев, и он перешел сюда, в больницу. Здесь приготовил завтрак, обед, ужин — и свободен.
— А чего ты заморенный такой? — спросил старичок.
— Больной тяжелый. Всю ночь около него крутились.
— А. Так это лесоруб, Лукрасия сын. Жаль парня. Добрый, да работящий. Осенью его Лукрасий женить собирался. И девка пригожая на примете у него была — плачет, убивается теперь, небось. А что ж поделаешь?
— А можно, я Кламиру покушать пришлю? Тоже всю ночь то эликсиры, то капельницы… Не отдохнула совсем.
— А и присылай — голодной не отпущу.
Я вернулся в палату и отправил Кламиру завтракать, а сам, выпив пару эликсиров для восстановления нужных веществ, снял мантию и завернулся в простыню, которую снял со свободной койки.
Присел в кресло возле больного, посмотрел магическим зрением — все в порядке. Восстановление почти завершено. Пару дней полежит, отъестся, отдохнет, а там — хоть на свадьбу, хоть на работу. С этой мыслью я и отключился.
Долго спать мне не дали. Знахаря принесло чуть свет и он, углядев страшную картину — меня, завернутого в простыню, нагло спящего у постели умирающего — впервые изменив привычной для себя манере, хрипло, но тихо, прорычал.
— Как же ты можешь! У постели умирающего! Вместо того чтобы облегчить ему участь — ты с девкой развлекался?
Спросонья я не понял, что случилось. Встрепенулся и заморгал, пытаясь оглядеться, и вспомнить, где я, и что, собственно, происходит. Первое, что увидел — пронзающий как огнешаром взгляд знахаря. Второе — палату, спящего больного и луч солано на полу. Солнце встало, но еще рано, отметило мое сознание. И только третьим вспомнились слова наставника. Я впился не менее яростным взглядом в его глаза, встал и также тихо прорычал.