Дозорный ерничал — наверное, в предвкушении смены, — а временный слепец, старикашка из гребенских, как он сказал, казаков, богохульствовал бравады ради: до Пасхи оставалось три месяца. Этот щуплый Кащей, видно, на слух узнал засевшего в секрете; он считался своим на тропе, где «псы войны» исповедовали одну общую веру — в наличные, а потому зубоскалил вместе с ними над чем угодно.
Человек в камуфляже подумал, что у таких овечек из стада Господня единственная забота о душе — шерсть для её прикрытия. Погуще бы и с прикидом под волчью.
Потом спохватился: зряшно озлился на обалдуев, просто устал. И помолился о прощении для себя и заодно для суесловившего Кащея. Остряка у засеки не стоило принимать во внимание. Наемник мог перейти и в магометанство, как раньше где-нибудь — в буддизм. Придурков прибавлялось всюду, Кавказ не исключение.
Засека венчала перевал. С него открывалась лесистая долина, урезанная речкой, за которой бирюзовый рассвет высвечивал очередной кряж. Совсем близко. Рукой подать. Но за несколько дней похода курьер набрался опыта: расстояния — иллюзия в морщинистых и крутых распадках Горной Чечни. Маршировать предстояло не меньше часа лесом, и только после переправы через полусухое русло они упрутся в скалы, перед которыми устроят привал…
Шел он без оружия. В случае перехвата предстояло работать по легенде захваченного в заложники.
Легенду выдал длиннорукий бородатый очкарик, возникший перед самой погрузкой возле трапа грузового Ил-18 на подмосковном аэродроме в Раменском. Закинув за спину ниже задницы руки с оголенными запястьями рукава кожаного реглана не доставали до перчаток, — и делая вид, что отворачивается от пронизывающего ветра с моросью, этот тип внятно изложил «вариант на все случаи». Не скрывать правду от людей в горах, к которым отправлялся курьер, и врать своим, кося под заложника в случае перехвата. «Правда», овеществленная в полиэтиленовых пакетах с долларовыми купюрами, покоилась в двух патронных цинках, которые в Моздоке выдаст пилот. Очкастый так и сказал: «Правда в пакетах со стодолларовыми купюрами». Общей суммы, однако, не назвал. Поклажу надлежало сдать в конце «коридора», по которому от Моздокского аэродрома поведут сменные связники.
О возвращении бородач не обмолвился. Надо понимать, не стал повторять обычное при таких забросках: выбирайся как придется, если выживешь, а нет там похоронят…
Еще не затихли моторы транспортника, халтурно — вприпрыжку посаженного в Моздоке, как на борт влетел и неразборчиво представился армейский майор. Тачку с цинками катили вдвоем, утопая по щиколотку в говенного оттенка грязи. Майор назвал её «чеченским асфальтом». Из-за этой грязи мелковатые солдатики, ждавшие загрузки в чрево бело-голубой «коровы» — вертолета Ми-26, - гнулись под амуницией, не имея возможности поставить поклажу или присесть. Заморенные сопляки дергались, поправляя сползавшие с плеч громоздкие вещмешки…