— Пену? — спросил Хабаев. И рассмеялся.
Он не стал расписывать допуск к шифрограмме по именам. Кивнул шифровальщику, который, оставив завтрак, подошел и забрал пластиковую папку с розовым листком. Листки жгли над отверстием в биотуалете.
Длинный Макшерип Тумгоев выпрямился, пройдя под притолокой стальной двери шифровальной.
— Салям алейкум, хозяин, — сказал он, глядя на Бисултанова.
— Алейкум, — отозвался Хабаев. — Мой приказ: пленного моссадовца сдать надежному проводнику на том же месте, где его взяли… Пусть прорывается через внешние охранные посты тем же путем, каким пришел. Это понятно? Пусть прорываются, но все же уйдут. У тебя, Макшерип, найдется такой проводник?
— Он уже есть, хозяин, — сказал Хаджи-Хизир. — Зовут Пайзулла Нагоев. Он этого… ну, моссадовца, что ли… и приводил.
— Как привел, так и выведет. Договорились, — сказал Хабаев. — Ты, Хаджи-Хизир, передашь контакт с ним Макшерипу. Макшерип отвечает за операцию по освобождению.
Глава одиннадцатая
Время быть и время иметь
1
В прошлом Ефим Шлайн несколько раз пытался смоделировать последние минуты своей земной жизни — правда, это происходило, когда повод для скорбных раздумий вообще-то испарялся. Теперь, когда счет этим минутам по убывающей приближался к нулю, предыдущие тридцать лет существования, упакованного секретными инструкциями, казались потусторонним, вывернутым наизнанку миром, из которого, по пути в расход, его и вывели к реальной и сладкой действительности. К скрипу буковых или каких-то других деревьев под ветром. К синичкам, попискиванье которых он слышал. К журчанию протоки. К людям, хрустевшим сапогами на снегу, хотя в данный момент Ефим не мог с уверенностью сказать, сколько их возле него и заслуживают ли они человеческого звания. Сквозь неплотную материю отдававшего псиной колпака, который ему нахлобучили до плеч, Ефим разглядел красную полоску рассвета и чувствовал свежесть морозного утра. Ничтожнейшие обрывки прекрасной жизни, которую он только что открыл, не стоили самых великолепных конторских триумфов…
И он буркнул представителю суетного человечества, толкавшего его время от времени в спину, вероятно, стволом автомата:
— За удовольствие от пейзажа только смерть и по карману…
Направление к праотцам задавали легкими тычками сверху и сбоку. Видимо, конвойный возвышался над ним на голову, а то и больше. Запястья были схвачены наручниками, а не проволокой или бечевкой, и это заставляло предполагать, что расстреливать (или обезглавливать?) его будут с развязанными руками. Ефим размышлял: просить или нет, чтобы сняли колпак?