— «Аллах свидетель и истории, и событий нашего времени, что чеченцы ищут путь к свободе и независимости миром, терпением, земными муками. Но куфр[14] не внемлет голосу разума, человеколюбия, понимания чаяний других народов… Коварство и подлость, месть и ложь, насилие и физическое уничтожение, возведенные в ранг…» Ну, это тра-ля-ля-тра-ля-ля… Вот! Так, значит… «Слишком коротка жизнь человека, чтобы рассчитывать на завтра…»
— Это очень мудро, — вставил я, отдышавшись.
— Мало показалось, харя наемная? — спросил он, радуясь удаче.
— Продолжайте, прошу вас, — сказал я. — Чтение, конечно…
Он и сам жаждал.
— Так… Вот… «В случае пролития крови и не отказа России от насильственных методов к народам Кавказа, оставшимся в живых и потомкам завещаем… Не складывать знамя борьбы за свободу и независимость Кавказа до полной победы… Перенести страх и муки в логово зла и насилия над народами — Москву путями…» Какими, значит… Вот, слушай, гад, чего вы добиваетесь…
— Слушаю, — сказал я.
— «Привлечения к высшей мере ответственности тех, от кого исходит зло и насилие. Воздействуя на источники ядерной опасности. Со святой земли вон соотечественников, изменивших интересам истинной свободы, туда, где над их трупами не будут читать ясин,[15] без права возращения к их потомкам…» Что-то путано по-русски переведено… Подписано — «Аминь. Парламент Чеченской Республики, Президент Чеченской Республики…»[16]
Молодец забежал за письменный стол и, не садясь, сказал мне с похвалой:
— На Лефортово в Москве тянешь.
— Вот видите, — ответил я. — От меня только прибыток. И для вас повышение. А вы руки распускаете…
Паренек, повернувшись спиной, чтобы я не разглядел набор номера, дождался ответа и сказал в мобильный:
— Здесь одиннадцатый. Борис Борисыч, на центральном рынке в ювелирке взяли курьера. С правительственной директивой. От самого, я думаю… Слушаюсь! Жду!
Борис Борисыч в обличье Ефима Шлайна сказал Одиннадцатому:
— Выйдите!
И мне раздраженно:
— Ба-ба-ба! Кого я вижу! Ты на каких же это гастролях здесь, в Грозном, Бэзил?
«Вот и встретились, — подумал я, подставляясь под ключ от наручников. — Вот и конец славной миссии…»
Бывают такие огромные добрые лохматые пахучие слюнявые собаки, подлинные друзья человека, от проявления горячих чувств которых, в особенности после их прогулки под дождем или снегом, хочется увернуться. Я и чувствовал себя подобным псом. После мотания по прагам, франкфуртам, тунисам, краснодарам, моздокам, где-то там еще, по жаре, под снегом и дождем, с вываленными в дерьме душой и шерстью… На месте Ефима Шлайна мне тоже, естественно, хотелось бы увернуться от такого. У него и без меня забот хватало. Например, совещание с Виктором Ивановичем Желяковым, который появился в дверях кабинета с загадочной улыбкой на дряблом лице.