Они рассмеялись все вместе. Да Суза чуть круче, чем нужно, переложил штурвал, расходясь с моторным сампаном, увешанным гроздьями матросов в увольнении. Барбару прислонило к плечу Бруно.
— Присядем где-нибудь? — спросила она.
Они едва нашли два свободных пластиковых стула, привинченных к палубе. Волосы Барбары забрасывало на щеку Бруно.
— Нас становится слишком много на этой земле, — сказал он. — Помню времена, когда Чан отваливал с десятком туристов и благодарил богов за хороший бизнес… А теперь не протолкнешься на палубе!
— Появилось больше стариков с деньгами на развлечения перед смертью, вот и все… Вокруг нас пенсионеры. Род людской стареет, а потому и увеличивается.
Чуть отвернувшись, она смотрела на море.
Стариков действительно прибавляется, подумал Бруно о себе. И мягко усмехнулся: в его шестьдесят девять то, что он собирался предпринять, на языке остряков его бывшей родины называется «суетой перед закрытием ворот».
— Зачем ты хотел видеть меня? — спросила Барбара на французском. На этом языке «ты» звучало подчеркнуто.
Она торопилась. Наверное, чтобы побыстрее покончить с деловой частью встречи.
— Можно я потрачу ещё несколько минут на подбор слов? — спросил Бруно.
— Мне нравится думать, что ты — француз… Хотя я знаю, что ты вовсе не француз, даже имея французский паспорт, который французский консул считает подлинным. Но кто ты на самом деле…
Они обходили верфи «Кеппел».
— «Дальний берег»… «Дальний Восток»… «Марина Раскова»… — Барбара вслух разбирала огромные надписи на бортах сухогрузов в ремонтных доках. Может, и русский, сбежавший на свободу, верно?
Бруно положил тронутую рыжеватой порослью руку на её локоть. Барбара мягко провела пальцами по щеке Бруно.
— Хватит, дорогой. У нас ничего не получится…
— Я испытываю глубокое чувство, Барбара.
— Видимо, это правда… Я сожалею об этом.
— Сожалеешь? Почему?
Да Суза правил мимо острова Сентоза, на холмистой вершине которого лорд Маунтбеттен принял капитуляцию генерала Итагаки в сорок пятом. Как раз когда Бруно начинал карьеру, если можно назвать карьерой оказавшуюся в сущности нелепой и, как теперь выясняется, не совсем счастливой жизнь. А Барбаре только ещё предстояло появиться на свет через пятнадцать лет, и поэтому первая война в её жизни была во Вьетнаме. Какая же по счету для него?
Он вдруг почувствовал себя по настоящему постаревшим.
— Бруно, дорогой, ты-то знаешь, что для нас, евроазиатцев, западная ах-любовь просто ничто…
— Вот об этом и сожалею.
Сентоза уходил влево. Мористее, над серыми трубами нефтеперегонных заводов вырывалось, зависало на несколько секунд в небе и гасло желтое пламя.