оставляла позади — за исключением долга матери.
Она прожила в лачуге уже больше месяца, но она планировала эту поездку, эту новую жизнь за несколько недель до «самоубийства». Она планировала ее с тех пор, как Марти написала ей о том, что ее должны будут перевести в тюрьму в Чоучилле. Невыносимо было представлять Марти в тюрьме где бы то ни было, а о Чоучилле, которая славится своими жестокими охранниками, озлобившимися заключенными и невыносимыми условиями жизни, она не могла даже думать. Зои не спала всю ту ночь — она держала в руке письмо Марти, и странный план родился у нее в голове.
Она встала с постели и спустилась вниз по лестнице в кабинет, комнату, которую она избегала с тех пор, как умер Макс. Она была уверена, что персидский ковер и стены цвета бургундского вина, на которых повсюду были полки с книгами и наградами, до сих пор хранили в себе его аромат, мускусный запах его сигар, как будто он только на секунду вышел из комнаты. Остановившись в дверном проеме комнаты как вкопанная, она закрыла глаза и напомнила себе, что он умер. В этой комнате она нашла его скрючившимся на полу возле камина, похожего на скомканное одеяло, когда его роняешь. Она мгновенно поняла, что он мертв, и все равно кричала и звала его, как будто он мог ее слышать. Это был его третий и последний сердечный приступ. Во всем виноваты сигары, думала она. Или, может быть, темп жизни, который он избрал и настойчиво придерживался. Ему было семьдесят лет, а он все еще выпускал по одному фильму в год, по-прежнему настаивая на своем участии в каждом этапе производственного процесса — от кастинга до монтажа. Однако она не винила себя ни за что, кроме того что не проверила раньше, где он, когда он долго не ложился спать в тот вечер. Она была ему хорошей женой, а он был лучшим из мужей. О сорокалетнем браке в Голливуде можно было говорить с гордостью. И все же она надеялась прожить с ним пятьдесят лет и, может быть, даже больше.
Она не могла вновь стать одинокой женщиной, не в шестьдесят лет по крайней мере. Не тогда, когда папарацци следили за каждым ее движением, замечали каждую новую морщинку, каждый седой волосок на голове. Она была знаменита своими длинными, густыми, мерцающими русыми волосами, которые были у нее с самого детства, и не могла не думать об этом. Она пережила уже три пластические операции на лице, и ее тошнило от докторов, реабилитационного периода и того факта, что она больше не была похожа на себя. Морщины стали появляться опять, и бульварные газетенки снова охотились за ней. Они критиковали ее за лишние килограммы. В прошлом году одна из них назвала ее горой.