– Мыши? – ровным, ничего не выражающим голосом предполагаю я.
Дед открывает было рот, чтобы ответить, но потом оставляет эту тему, словно она не заслуживает его внимания.
– Ну хорошо. Я уже сказал, что очень занят. Тебе нужно что-нибудь еще?
Я не могу поверить в подобную наглость.
– Ты разве не слышал меня? Я могу доказать, что ты убил Моего отца. Я также могу доказать, что ты насиловал тетю Энн. И не только ее.
Он отмахивается от моих слов небрежным жестом.
– Это нелепость.
– У меня есть доказательства.
– Кровавые отпечатки ног на полу? Я тебе уже объяснил, откуда они взялись.
– У меня имеется множество других улик. – Я бы с удовольствием рассказала ему о Пирли, но не могу подвергнуть ее такой опасности. – И я начала вспоминать каждый день. Я знаю, что ты сделал со мной.
Дед снова смотрит на меня прищуренными глазами.
– Улики на основе воспоминаний? Мне кажется, ты слишком уж серьезно отнеслась к бредням своего приятеля доктора Малика.
Что, черт возьми, происходит? Я была уверена, что он даже не слышал о Малике.
– Кэтрин, ни один суд не примет к рассмотрению в качестве доказательств так называемые подавленные воспоминания. Я удивлен, что ты этого не знаешь.
– Зато любой суд сочтет уликой тело Энн, – ровным голосом говорю я.
В первый раз я замечаю, как по его лицу пробегает тень беспокойства.
– О чем ты говоришь?
– Как ты мог так поступить с ней?
– Как поступить?
– Стерилизовать ее! Ты перевязал Энн фаллопиевы трубы, когда ей было всего десять лет. Всю жизнь ты вел себя так, словно ты лучше всех, единственный и неповторимый. Лучший хирург, лучший бизнесмен, лучший охотник, лучший отец. А ты никто и ничто! Ты проклятое чудовище. Извращенец.
Он не сводит с меня ледяного взгляда.
– Ты закончила?
– Нет. Ты заплатишь за все, что сделал. С Энн, с мамой, со мной. И с детьми на острове тоже.
На его неподвижном лице выделяются лишь желваки на скулах. Мне известно больше, чем он считал возможным, и ему это не нравится.
– Я ни за что не буду платить, – говорит он. – Мне не за что платить.
– Ты будешь отрицать то, что совершил? Так всегда ведут себя растлители малолетних. Всю дорогу, пока их ведут в тюремную камеру, они кричат, что невиновны. И, наверное, кричат даже тогда, когда их самих насилуют другие заключенные в тюремном душе. Таких, как ты, не очень жалуют в тюремной среде.
Еще никто и никогда не разговаривал с Уильямом Киркландом подобным образом, по крайней мере с тех пор, как он стал взрослым. Но он лишь выпрямляется в кресле и холодно улыбается мне.
– Ко мне будут хорошо относиться в любом месте на земле, Кэтрин. И ты знаешь это. Но я не попаду в тюрьму. Твои так называемые улики гроша ломаного не стоят. Плюшевая игрушка, извлеченная из гроба после того, как пролежала в земле двадцать лет? Ты ничего не сможешь доказать.