Сейчас он стоит совсем рядом. В этом ощущается какая-то непристойная интимность, от которой у меня холодеет внутри.
– А ведь ты помнишь все. Им всем нравилось… но ты была совсем другой. Никто из них не реагировал так, как ты. Ты такая же, как и я.
– Нет! – с надрывом кричу я. – Замолчи!
Дед расправляет плечи и смотрит на меня сверху вниз.
– Интересно, кто-нибудь когда-нибудь доставлял тебе такие же ощущения, как я? Я ведь наблюдал, как ты металась от одного мужчины к другому… пребывая в вечном поиске… Никто из них не был достаточно мужчиной, чтобы справиться с тобой, верно?
Я была права, когда не сказала Шону имя убийцы в Новом Орлеане. Мы с ней сестры. Если бы сейчас у меня в руке вдруг оказался пистолет, я открыла бы огонь и стреляла до тех пор, пока не кончились патроны.
Дед скрещивает руки на груди и смотрит на меня с тем выражением, с каким всегда смотрел на своих пациентов.
– Я буду откровенен с тобой, Кэтрин. Какой смысл нести с собой по жизни иллюзии? Я лишился их, еще когда был маленьким мальчиком, и рад этому. Это закалило меня. И избавило от душевной боли и страданий впоследствии.
– О чем ты говоришь?
– Все, что ты сказала, правда. У меня была связь с Энн. И с Гвен тоже.
Я хочу открыть рот, чтобы сказать что-нибудь, но слова не идут у меня с губ.
– У больших людей большой аппетит, дорогая моя. Все на самом деле очень просто. Они испытывают голод, утолить который одна женщина не в состоянии. Твоя бабушка знала это. Ей это не нравилось, но она, по крайней мере, все понимала.
– Лжец! – кричу я, черпая силу в своей скорби и ярости. – Как ты можешь убеждать самого себя в таком дерьме? Бабушка не понимала. Она подозревала тебя долгие годы, но делала все, что в ее силах, чтобы страхи не подтвердились. Как и все мы. Потому что поверить в это означало признать, что ты никогда нас не любил. Что ты держал нас под рукой только для того, чтобы трахать!
– Насчет бабушки ты ошибаешься.
– Нет! Где-то под всей той ложью, которую ты внушил себе, скрывается правда, и ты ее знаешь. Когда бабушка наконец поняла, за какое чудовище вышла замуж, то утопилась, потому что не могла и не желала жить с сознанием того, что не сумела защитить нас.
Невозмутимость деда медленно дает трещину. Совсем как грязь под лучами жаркого солнца.
– Ты говоришь, что одной ее тебе было недостаточно. Почему же ты не развелся с ней?
Он отходит от меня и останавливается перед картиной, изображающей битву при Чэнселорсвилле.
– Самой судьбой мне было предначертано управлять состоянием ДеСаллей. Тот факт, что я увеличил его в четыре раза, подтверждает это.