Однако сегодня старое мутноватое зерцало было как всегда не в духе. Вместо привычного слегка приподнятого носа с плохо поддающимися истреблению веснушками, подбородка с ямочкой, рыжеватой немного вьющейся челки и серо-синих глаз оно продемонстрировало мне копну мелких светлых кудряшек, глупые бараньи глаза навыкате и рот до ушей.
Зеркало было с норовом. При бабушке оно, преисполненное самоуважения, служило средством связи с хозяйкиными магическими знакомцами, а также, немного поломавшись для приличия, могло довольно сносно показать и рассказать, что в мире делается. Мне же такая волшба была не по чину да не по зубам, так что редкий артефакт стал использоваться исключительно по своему прямому бытовому назначению. Не желающее смириться с подобным унижением зеркало старалось платить мне той же монетой. Сегодня отражение было еще ничего, чаще гладкая серебристая поверхность «отражала» какие-нибудь рога поразвесистее, зеленую чешуйчатую шкуру и лошадиные зубы.
Я терпеливо постучала костяшками пальцев по гладкой темной раме:
— Ау, там, в Зазеркалье, будем работать или займемся абстрактным искусством?
Зеркало высокомерно промолчало, а на носу изображения стал набухать вулканический прыщ.
— Слушай, мне уже некогда, — попросила я.
Артефакт упрямо молчал, а щеки моего «отражения» начали быстро покрываться пушистой голубоватой плесенью. Вот ведь зараза!
— Славушка, да на что ты с ним церемонишься? — подал голос Микеша, протестное поведение зеркала не одобрявший. — Сегодня, поди, в Мутных Бродах опять ярмарка, съезди, купи себе другое зерцало: хошь — медное, хошь — серебряное, хошь — пусть даже и стеклянное! Повесим его чин по чину, а эту кривляку на чердак оттащим. А не хочешь чердак загромождать — так и в курятник выставить можно!
Строгий домовой не одобрял баловства и был сторонником решительных мер.
Услыхав возмутительные речи, зеркало истошно замигало, по его блестящей поверхности закружились разноцветные полосы и круги. Затем, медленно и загадочно, на нем стала проявляться большая белая печь, украшенная замысловатыми рунами, связки трав и низки сушеных грибов, подвешенные под потолок, чисто выскобленный стол, на котором стояли пестрая крынка и чугунок, две лавки, резной табурет и — посередине этого великолепия — моя смеющаяся физиономия.
Вот она, наша лесная педагогика!
Серо-пегая добродушная Тинка, запряженная в низенькие саночки, уже терпеливо дожидалась меня у ворот. Это средство передвижения, если честно, было не совсем по сезону, но на тележке нынче тем более не проедешь, а валежника поднабрать надо — запасенные на зиму дрова медленно, но верно подходили к концу, а кроме меня лесозаготовки никому из моих домочадцев не по плечу.